Изголодавшейся гиеной в меня вгрызается паника.

Зря. Как зря, что я его прогнала! Одной невыносимо. Возможно, дома было бы лучше, а здесь, в больнице… Ну, зачем я согласилась остаться? Всего на сутки. Чтобы перестраховаться, но все же! Как эти сутки пережить одной, как?

Нужно было хоть Нюту оставить. Но ведь я и ее прогнала. Она так ужасно выглядела после всего пережитого, что было бы очень жестоко заставлять ее со мной нянчиться.

А до обхода еще несколько долгих часов!

Плакать нельзя. Плакать мучительно больно. Но остановить слезы не получается. Шумно втягиваю рафинированный больничный воздух. Чтоб отвлечься, достаю телефон и открываю видео с последней процедуры УЗИ. Малыш (я теперь не знаю, как его называть) машет ручками. Касаюсь изображения пальцем и резко оборачиваюсь на звук открывшейся двери.

– Ты почему не спишь?

– А ты почему здесь? – возмущаюсь, хотя буквально пару минут назад хотела этого больше всего на свете.

Астахов дергает плечами. Будто и сам до конца не понимает, за каким чертом приперся.

– Убедился, что дома все спокойно, а потом понял, что должен быть здесь. Что скролишь?

Он приближается, и по мере этого атмосфера в палате меняется. Даже воздух становится другим. Георгий приносит с собой морозную свежесть ночи, аромат своего шикарного парфюма и ауру какого-то совершенно непрошибаемого спокойствия.

– Вот, – разворачиваю к нему экран.

Астахов игнорирует стул и усаживается на кровать. В полумраке черты его лица выглядят хищно. Но я его не боюсь. Его зверь на моей стороне. И под защитой этого зверя мне гораздо… гораздо спокойнее. Я не анализирую, в какой момент чужая защита оказалась мне настолько мила.

– Наверное, лучше отмотать на начало… – бормочу я и отворачиваюсь в надежде, что сумрак скроет мой неприглядный вид. Георгий так и делает. Перетаскивает бегунок к началу записи и касается значка плей. Я с жадностью наблюдаю за тем, как постепенно его лицо разглаживается. Сначала расслабляются сжатые в тонкую линию губы, потом расходятся от переносицы брови. Не отрывая взгляда от просмотра, он растирает шею. Ведет головой туда-сюда, сбрасывая напряжение. И широко улыбается:

– Ну, ведь и правда крутит дули!

В этот трогательный момент я почему-то вспоминаю то, как он меня утешал. Там, на пороге черного хода:

– Нет-нет, только не плачь, моя хорошая. Будет больно. Потом, хорошо? Когда все заживет. Будем с тобой реветь хоть неделю…

Я тогда не вникла в смысл слов, но теперь от них перехватывает дыхание.

– Жора…

– Да?

– Я не сказала тебе спасибо. Если бы не ты…

– Тш-ш-ш. Не нужно. Ну, ты чего? Ты плачешь, что ли?

Качаю головой, мол, нет. И раскрываю объятья, не задумываясь о том, что буду делать, если он их проигнорирует. Счастье, что этого все же не происходит. Астахов хмыкает, стаскивает с себя куртку, в которой все это время сидел, и осторожно меня обнимает.

– Не плачь, ну? С малым все в порядке. А когда все заживет, ты еще красивее будешь. Слышала, что сказал доктор?

– Глупо.

– Что глупо? – он осторожно поглаживает большим пальцем мою шею и смотрит в глаза.

– Я всегда хотела быть… как бы это сказать? Не такой красивой. Но почему-то испугалась, когда мое желание чуть было не исполнилось.

– Пожалуй, ты первая женщина, которая хотела быть не такой красивой, – посмеивается Астахов.

– Я не кокетничаю! Это чистая правда. Мне же эта вся красота чуть карьеры не стоила! Режиссеры видели во мне безмозглую куклу, а я хотела серьезных характерных ролей.

Вот никому этого не говорила, а ему почему-то захотелось рассказать…