– Хватит трепаться. Лучше делом займись!

– Так я уже, – насмешливо кивает на зажатый в руках руль.

– А с этой… Нютой, что? Она согласилась с тобой куда-нибудь сходить?

– Ага. – Макс скалится. Шрам у него на щеке чуть перетягивает, и от этого его улыбка несколько кривовата. – Похоже, мне повезло больше, чем вам. Дать парочку уроков?

– Не борзей! – рявкаю я, но даже окрик выходит каким-то совершенно беззлобным.

Добираюсь до дома в двенадцатом часу. На звук открывшейся двери выходит дед.

– Ты с каждым днем все позже, – хмурит белые, как у Деда Мороза, брови.

– Дела. А ты чего не спишь?

– Сердце не на месте. Думаешь, я не вижу, что ты в последние дни сам не свой?

– Да ну, дед. Тебе показалось. Мы-то с тобой видимся от силы полчаса в день.

– Это и плохо. Сын-то тоже тебя не видит, – бурчит, взмахом руки приглашая присоединиться к нему в столовой. – Пойдем. Хоть покормлю тебя. Небось же, опять не ел? А потом у него гастрит!

Волосы у деда до сих пор густые, тоже белые. Сейчас собранные в  короткий хвост. А когда тот служит заутреннюю или вечерню, так позволяет им свободно спадать на плечи.

 Понимаю, что ему нужно как-то сказать о творящемся в моей жизни. Но мне ужасно не хочется волновать старика. Хотя, с другой стороны, к кому еще, как не к нему, мне идти за советом? Не к маме с папой – так точно.

– Люся картофельную запеканку сделала. Будешь?

– Ага. Да ты садись, дед. Я сам наложу. Егор спит?

– Конечно, спит. Ему завтра в школу. Ты когда в последний раз в его дневник заглядывал?

– Да, кажется, на той неделе. Там вроде неплохие оценки, или я что-то упустил?

– Ничего. Удивляюсь, как он умудряется. За уроками-то его не застать.

– Просто он – умный парень. Весь в батю, – тяжело опускаюсь на стул и с наслаждением протягиваю ноги. Пиджак небрежно сброшен. Дергаю пуговички. Как же я чертовски устал!

– Хорошие у тебя детки получаются, это правда. Жаль, что не хочешь родить еще.

– Разве ты не должен сейчас прочитать мне лекцию о вреде греха тщеславия? – не открывая глаз, растягиваю губы в улыбке.

– Ты безнадежен. А у меня осталось слишком мало времени, чтобы тратить его впустую.

Губы растягиваются еще чуть шире. Дед у меня мировой. Именно ему я во многом обязан тем, кем стал.

– Дед…

– М-м-м?

– А если я тебе скажу, что твои мечты скоро сбудутся?

– Это какие же?

– Те самые. Про правнука.

– Чего?! Ну-ка, посмотри на меня, Георгий! То есть… как же это? Тебе сколько лет, чтобы так неосторожно-то?!

– Да я-то как раз ни при чем. Если на что грешить, так это на божий промысел.

– Не богохульствуй! Этого даже от тебя не потерплю.

– Даже не пытался. Тут правда ситуация – закачаешься. Сам обалдеешь, когда расскажу.

– Тогда уж не томи и выкладывай! – торопит меня дед, и я начинаю свой рассказ с того момента, как мне позвонили из клиники. Дед слушает внимательно, не перебивая. Кивает время от времени головой  и удивленно таращит выцветшие глаза.

– И что? Что собой представляет эта женщина? Ты ее видел?

– Угу. Это – Даная Дадина. Ты, как заядлый театрал, можешь ее знать.

– Постой! Актриса? Такая… невероятной красоты брюнетка?

– Она, – невольно хмурюсь. Если уж мой дед священник первым делом отметил именно это, то что говорить про других? В голове проносится картинка – Даная стоит посреди безлюдной пустыни, а вокруг нее кружат оскалившиеся, давящиеся слюной шакалы. И где-то под кожей во мне тоже просыпается зверь. Он рычит, как будто предупреждающе. Я чувствую, как от этого рыка вибрирует моя грудная клетка. Это что-то ненормальное. Родом из древности. Может быть, так себя вели неандертальцы десятки тысяч лет назад. И я даже допускаю, что тогда такое поведение считалось нормой. Но в двадцать первом веке – это ж ни в какие ворота, правда? Так какого же черта?