– Ты счастливая, – сделав глоток, выдохнула я и горько улыбнулась. – Крылышки твои останутся целыми. А вот я, кажется, всё…

Только конченая идиотка могла пить французское шампанское под французский шансон и разговаривать с уродливым ночным мотыльком.

На веранде снова появилась официантка. Длинной спичкой она зажгла маленькую белую свечу под Эйфелевой башней на столике и положила передо мной старый журнал.

– Если вам станет грустно, – сказала она. – Вы можете не знать язык, но не всегда нужно что-то знать, чтобы увидеть суть. Чтобы видеть прекрасное, не нужны глаза. Чтобы рассказывать о прекрасном, не нужны слова, – она показала на нарисованную акварелью картину в нише на стене. – Мой брат глухонемой с рождения. Отец впервые отвёз его во Францию, когда ему было десять. И он влюбился.

На картине был нарисован рассвет. Рассвет, который мог бы увидеть каждый, стоя на балконе своего дома в какой-нибудь французской провинции. Но мало кто смог бы передать его красоту так, как сделал это художник.

– Знаете… – девушка тоже засмотрелась на картину. – Один раз у нас была слепая гостья. Она подошла к картине, провела по ней рукой и сказала, что она прекрасна. Я спросила, как она это поняла. И знаете… она сказала, что можно видеть сердцем. Глаза врут, а сердце нет, – опомнившись, официантка виновато улыбнулась. – Простите. Я просто очень люблю брата и Францию. Отец привил нам эту любовь. Простите, ради Бога.

– Нет, – я улыбнулась в ответ. – Спасибо. Вы только что очень мне помогли.

– Помогла? – удивлённо спросила она.

– Угу, – играющая музыка успокаивала меня, вино оставляло после себя приятное послевкусие.

Девушка снова улыбнулась и ушла. Я же продолжила наслаждаться вином и музыкой. Торт, значит? Лимузин, уродливая кукла на капоте… Может быть, так всё и будет.

– А может быть, и нет, – прошептала я и, взяв бокал, встала у отделяющей веранду от ночного города изгороди. – Точно нет, Данил.

Данил

Злой, как дьявол, я распахнул дверь.

– Я же тебе сказал, чтобы…

– Чтобы что? – не спрашивая, Агния вошла в квартиру.

Увидеть её я не ожидал. Думал, это Наташка. Ужин вышел скомканный. Наташа молча съела кусок торта, при этом глядя на меня с таким видом, что слова были лишними. Да они, чёрт подери, и были лишними! Кончилось всё тем, что она раздражённо бросила вилку и объявила, что ей будет лучше переночевать у матери. В этом я был полностью с ней согласен.

– Ты сволочь, – прошипела Наташа, когда я напрямую ей об этом сказал. – Скотина! – она всхлипнула и, неловко схватив телефон, одарила меня ещё парой ласковых.

Дело кончилось тем, что я рявкнул, чтобы в ближайшую неделю у меня она не появлялась. Она ушла, а я остался сидеть на опустевшей веранде, цедил грёбаное шампанское и ковырял остатки раскуроченного торта. В башке так и вертелось, что надо завязывать со всем этим, пока удавка на шее окончательно не затянулась.

Сумка Агнии полетела на тумбу под зеркалом.

– Так что ты ей сказал? – глаза её блестели, щёки горели румянцем.

Проклятье! Пах стал каменным в момент, когда её язычок прошёлся по моим губам. Тонкие пальцы вспорхнули и легли мне на грудь.

– Это всё фарс, Данил, – выдохнула она горячо. – Фарс, ты понимаешь? – её ладонь опустилась к моему животу.

– Ты же решила поставить точку, – просипел я, крепко схватив её за запястье.

Она замотала головой. Отчаянно, неистово. Меня обдало запахом спелых яблок и корицы, и я, как грёбаный наркоман, втянул его. Склонился к её виску и с рычанием вдохнул снова.

– Ты сама решила, что всё, баста. Кто втирал мне про точку, сестрёнка?