– Минут через десять, ты хочешь остаться? – усмехается.

Очень весело.

– Ты уверена, что помощь не нужна?

Молчу. Потому что не уверена, потому что понимаю, что оказалась в страшной западне.

– Мне… – как же тяжело говорить. Слова отказываются складываться в предложения, в голове гудит, а тело дрожит от нервов и лёгкой прохлады. – Мне нужна од-дежда…

Тяжело выдыхаю. Стыдно. До боли в груди стыдно. Хочется, чтобы весь этот треш оказался просто кошмарным сном. Открыть глаза, посмотреть в потолок и понять, что проснулась.

– Одежда? Надя, что произошло? – обеспокоенно.

Готова завыть в голос. Зачем допытывается, неужели не слышит, что мне и так не просто говорить? Раздражает до зубного скрежета, до сжатых кулаков, до дрожи в пальцах.

– А ты угадай? – взрываюсь. – Штерн твоя опять постаралась. С подружками…

Не могу договорить, моральные силы оставляют и жалобный стон оглашает комнату. Рыдания вырываются наружу, словно лава из пробудившегося вулкана, горячие слёзы бегут по щекам.

– Надя, что они тебе сделали? Скажи, Надя…

Я с трудом слышу его вопросы, потому что от звука собственных рыданий закладывает уши, дышать становится тяжело.

Влад что-то ещё говорит, просит ответить, а потом открывает дверь и врывается в раздевалку. По звуку достаточно быстро определяет моё местоположение и упирается взглядом.

Взвизгиваю, требую отвернуться. Выйти. Зажмуриваюсь, но больше инстинктивно, чем осознанно.

– Не смотри, не смотри на меня! – бьюсь в истерике.

Чернышевский отворачивается, а через мгновение скрывается за дверью.

Тихо подвывая, спускаюсь по стенке вниз. Вера, ну где же ты?

Мышкина не обязана меня выручать, но я очень надеюсь на помощь одноклассницы. Тем более, других вариантов у меня нет.

– Вот, – Чернышевский вырастает надо мной и протягивает вещи. Мои.

Глаза устремлены на противоположную стену, на меня не смотрит совсем.

– Они на подоконнике лежали, с обратной стороны раздевалки, – уточняет зачем-то. Наверное, чтобы мне ещё больнее и обиднее стало от осознания того, что спасение было совсем близко. И решение проблемы – рядом.

Я уже не плачу, но в ушах ещё шумит, и мозг не сразу соображает, что нужно подняться.

– А что здесь происходит? – дверь открывается, и удивлённые глаза Инны Витальевны скользят по моей фигуре. – Надежда? Влад? Вы в своём уме?

Я моментально оказываюсь на ногах, одной рукой продолжаю прижимать к себе мешок, а второй забираю у Чернышевского одежду.

Киваю в знак благодарности, говорить не могу. Язык, кажется, прилип к нёбу, и шевелиться не в состоянии.

– Жду вас двоих, – тыкает в нас с Владом поочерёдно пальцем, – у директора!

Её голос подобно грому проносится по комнате, отскакивает от стен и оседает где-то в области груди, заставляя сердце зайтись в неистовом приступе тахикардии.