Лола работала над фильмом долго. Он был уже готов, и она нажала кнопку «Сохранить». В этот момент компьютер отключился – все пропало. Лола очень плакала. Папа пытался восстановить файл, спасти хоть что-нибудь, но не смог.

И тогда Лола смонтировала фильм по новой. Проделала всю титаническую работу еще раз – вышло даже лучше. Получился очень глубокий, на мой взгляд, фильм. Сейчас она, вспоминая весь процесс, говорит в единственном числе: «Я сидела, я смотрела». Она, наверное, не помнит, что я была рядом. Что мы смотрели видео вместе. Но в этом-то и прелесть. Я смогла быть рядом с ней, мы переживали вместе – но у нее осталось ощущение, что она прошла этот путь сама. Это ее история и история ее мамы.

Им надо было побыть вдвоем.

Самоубийство рациональному объяснению редко поддается. Но так бывает: человеку по каким-то своим, не объективным, на наш взгляд, причинам может стать настолько плохо, что смерть вдруг предстает оптимальным выходом.

Не всякий суицид завершается «успешно». Некоторые выжившие после попытки самоубийства рассказывают, что в тот момент они были убеждены: без них будет лучше всем, даже их детям.

Родственники погибших проходят разные этапы отношения к ситуации. И интенсивность эмоций бывает разной. Первое, о чем я подумала, когда впервые услышала о самоубийстве Нигины, – моя бабушка тоже покончила с собой. Удивительно, как люди с похожими ситуациями в жизни находят друг друга.

Калейдоскоп мыслей крутился еще долго. Как она могла сломать им всем психику, оставить мужчину и двух маленьких детей, бросить в ситуации, когда даже не было денег на няню!

Когда кому-то из девочек в очередной раз становилось плохо, я ее ругала и обвиняла: «Это всё последствия твоего поступка, как ты не подумала, что твои дети будут травмированы настолько, что всю жизнь будут залечивать эти раны».

Позже я обсуждала эту тему со своим московским психологом, и она мне сказала: «Наташа, это уже ваша семья. И разгребать какие-то проблемы из прошлого и какие-то текущие сложности придется вам. Хватит оглядываться на прошлое. Ну были какие-то люди – и были. А теперь есть вы».

И я, выйдя от психолога, отправилась к моей семье.

Когда самолет приземлился в Амстердаме и я написала будущему мужу, что прилетела, он тут же откликнулся: «Лоле нужно двадцать минут на сборы».

Мы собирались впервые встретиться после знакомства в Сети. Я ожидала завтрака тет-а-тет. Но оказалось, что с нами будет Лола. Первая паника от такого стремительного погружения в семью сменилась облегчением: значит, я могу прийти с племянницей. Наша с ней поездка в Амстердам была запланирована задолго до моего знакомства с будущим мужем. Даша чуть старше Лолы, и я знала, что она меня поддержит, возьмет за руку, обнимет и выручит, если надо будет сбежать. Так что я была рада, что на первой встрече с Лолой буду не одна, потому что встреча с Лолой пугала меня больше, чем встреча с ее отцом.

Когда ребенку лет пять-шесть, с ним можно поболтать о детском. Если шестнадцать, можно говорить почти как со взрослым. Но Лоле было одиннадцать – совсем непонятный возраст, ясно, что она еще не взрослая, но уже и не ребенок.

Мы договорились встретиться у Эрмитажа Амстердам[1]. На первом свидании часто неловко, а тут с нами было двое детей – по одному с каждой стороны. В таком случае фокус внимания сразу перемещается на них. Сначала это кажется странным, неромантичным, зато объединяет. Ты вдруг понимаешь, что вы уже в одной лодке. Что вы оба беспокоитесь не о себе, а о них, стесняетесь не друг друга, а их. И все сразу становится понятно.