Как это вышло?

Когда я успела расслабиться?

Рывок, Тихон целует, горячие сухие губы, мой тихий вскрик, упираюсь мужчине в грудь, но он и не чувствует сопротивления, продолжает мягко, но настойчиво ласкать мой рот языком. Расслабляюсь лишь на секунду, и именно в этот миг в груди разливается тепло, перед глазами яркие вспышки, я не отвечаю, а он не останавливается.

Так не должно быть.

– Отпусти!

С силой упираюсь ему в грудь, Тихон отстраняется, смотрит удивленно, а когда я, замахнувшись, обжигаю ладонь пощечиной, он не двигается с места и не пытается меня остановить. Вот теперь в глазах блеск гнева и ярости.

– Не надо так делать, – почему-то не хватает воздуха, говорю медленно, голос хриплый, а самой страшно до чертиков, до ужаса. – Не надо меня использовать.

– Ты видишь это так?

– Не надо меня использовать, я не вещь и не кукла,– еще немного и сорвусь в истерику, а это будет некрасивое зрелище. 

Внутри все клокочет от ненависти, страха, обиды. Я хочу делать все сама, сама решать, кого целовать и с кем быть, принимать решения, путь они будет неправильными, но они будут мои.

– Я хочу уйти.

– Нет.

Хорошо, что не ударил, Никифоров бы прогнул меня как надо.

– Нет?

Теперь рядом со мной именно хозяин города, жестокий, властный, не терпящий возражений.

– Пока я не узнаю, кто ты и откуда, ты не выйдешь из этого кабинета. Располагайся, скоро привезут обед, мне необходимо уехать на несколько часов, а ты подумай. И мой тебе совет – рассказать правду.

Не такой он и благородный, как я себе надумала.

12. Глава 11

Арина

– И чтоб не выла мне по ночам, малявка. Ты поняла меня? Ты здесь не одна в своей розовой комнатке принцессы, здесь вас таких пятеро. А если начнут реветь все, то и получат все.

Девочка всхлипнула, прикусила губу, в больших глазах стояли слезы, за эти несколько дней, что она находится здесь, они прочертили неровные дорожки по щекам.

Мне стоит лишь прикрыть веки, вспомнить на долю секунды прошлое, и я вижу все, каждую мелочь, деталь, то, на что, кажется, не обращала внимания.

Зашарканный пол, облупившуюся от времен краску на дверях и блестящую от тысячи прикосновений ручку. Три лампочки без абажуров, тонкую пыльную паутину в углу над моей кроватью. Белые оконные рамы, трещины на стеклах, сквозняк, выцветшие шторы. Строгий голос высокой женщины с пучком волос на затылке.

Я чувствую запах: сырость, хлорка, горелое масло с кухни, сигаретный дым с лестничного пролета. Я слышу каждый шорох и звук: как баба Нюра, наша сердобольная и ворчливая уборщица, трет мокрой тряпкой пол после отбоя, как что-то шепчет во сне Катя, как скрипят половицы под шагами воспитательницы.

Я слышу свои мысли, они кричат, разрывая сознание, а сердце обливается слезами как я сама.

Наша старшая воспитательница приходила еще не раз, я плакала по ночам несколько месяцев, пятилетний ребенок не понимал, что происходит. Пока психолог, Марина Олеговна, это я потом уже поняла, кто она, не рассказала, что мы с братом останемся здесь жить.

Но к этому времени в веселой и жизнерадостной девочке Арине что-то сломалось. Точнее, сломалось все. Где-то внутри ломается что-то важнее костей.

– Артемка, но ведь это неправда, скажи, что неправда? Мама придет за нами, – я снова плакала, дергая брата за рукав спортивной кофты, а он просто смотрел в одну точку.

В нем тоже что-то сломалось. Это был теперь не мой Артемка – задира и хвастун, а еще самый лучший и веселый старший брат на свете. За этот месяц, что мы были здесь, он похудел на лице ссадины, волосы отросли, в глазах пустота, а еще злость.