По другую сторону стола суровая женщина вступила в беседу с Мией, всецело завладев ее вниманием, а Фрида с Эриком взялись убирать посуду и столовые приборы. Белый бисквитный торт с орнаментом из малины и с пятью воткнутыми свечками, следующий номер программы, уже красовался на рабочем столе рядом с пятью пакетами натурального яблочного сока «Браво» без сахара. Густав, до того сидевший вполоборота к стене, повернулся к нам.

– Привет, Ванья, – сказал он. – Весело тебе тут?

Не удостоившись ни вербального, ни визуального контакта, он взглянул на меня.

– Надо Юкке позвать тебя к нам домой, – сказал он Ванье, подмигнув мне. – Придешь?

– Да, – сказала Ванья, и глаза ее немедленно расширились. Юкке – самый высокий мальчик в саду, она и мечтать не могла сходить к нему в гости.

– Тогда мы это устроим, – ответил Густав. Он сделал глоток красного вина и промокнул губы тыльной стороной ладони. – Пишешь что-то новое? – спросил он меня.

Я пожал плечами:

– Да, пишу.

– Ты работаешь дома?

– Да.

– А как ты это делаешь? Сидишь и ждешь вдохновения?

– Нет, так далеко не уедешь. Просто работаю каждый день, как и ты.

– Интересно, интересно. Но дома многое отвлекает?

– Ничего, справляюсь.

– Тогда хорошо.

– Пойдемте все в столовую, – позвала Фрида. – Споем Стелле деньрожденную песню.

Она вытащила из кармана зажигалку и запалила все пять свечек.

– Какой красивый торт! – восхитилась Миа.

– Скажи? И в нем нет ничего вредного, – сказала Фрида. – В креме ни грамма сахара.

Она подняла блюдо.

– Эрик, можешь пойти выключить свет? – попросила она, пока гости вставали из-за стола и перемещались в коридор. Я шел за руку с Ваньей и как раз успел встать у дальней стены, когда в темном коридоре появилась Фрида со светящимся тортом в руках. Как только ее стало видно сидящим за столом в комнате, она запела «Ja må hon leva»[2], остальные взрослые подхватили песню, и она гремела в маленькой гостиной, пока Фрида ставила торт на стол перед Стеллой, которая глядела сияющими глазами.

– Можно задувать? – спросила она.

Фрида кивнула, не переставая петь.

Свечи были задуты под всеобщие аплодисменты, я тоже хлопал. Потом включили свет и несколько минут раздавали ребятам торт. Садиться за стол Ванья отказалась, только у стены, где мы и устроились, она – с тарелкой на коленях. Тут я наконец заметил, что она без туфель.

– А где твои золотые туфли? – спросил я.

– Они глупые, – буркнула Ванья.

– Нет, они очень красивые. Как у настоящей принцессы.

– Они глупые.

– Но где они?

Молчит.

– Ванья? – повторил я.

Она подняла на меня голову: губы в белом креме.

– Там, – сообщила она, кивнув в сторону второй гостиной.

Я пошел туда, огляделся: туфель нет. Вернулся обратно.

– Куда ты их положила? Я не вижу.

– На цветке.

На цветке? Я вернулся обратно, осмотрел весь подоконник с цветами: ничего. Может, она юкку имела в виду?

Точно. Лежат в горшке под пальмой. Я взял их в руку, отряхнул от земли, потом сходил в ванную и оттер остатки, а только затем поставил в коридоре под стул, на котором лежала ее куртка.

Мне подумалось, что перерыв, когда все дети отвлеклись на торт, давал Ванье новый шанс включиться в общую игру, после перерыва она начнется заново.

– Пойду тоже торта поем, – сказал я Ванье. – Я на кухне, приходи, если что. Окей?

– Окей, папа.

Часы над дверью кухни показывали только половину седьмого. Домой пока никто не уходил, надо и нам еще побыть. Я стоя отрезал себе кусочек торта и сел напротив своего прежнего места, поскольку его заняли.

– Кофе тоже есть, если хочешь, – сказал Эрик с какой-то запанибратской многозначительной улыбкой, как будто бы в вопросе предполагалось двойное дно, а сам он, глядя на меня, видел больше, чем видно всем. Насколько я успел в нем разобраться, это его отработанный способ изображать из себя непростого человека, типа тех уловок, с помощью которых посредственные писатели пытаются создать иллюзию глубины в своих тривиальных рассуждениях.