Вот тогда-то Харитон Маньков и пообещал себе – достичь таких высот, чтобы была возможность поквитаться с Сотниковым, а ему самому – ничего не было.

И если для этого пришлось стать на путь порока и преступлений, что ж – пусть он даже рухнет во тьму самого ада, но утащит за собой эту гниду, отберёт самое дорогое, вырвет сердце…

Но судьба опередила – жена Сотникова умерла за четыре года до того, как у него, Харитона, появилась возможность осуществить свою месть. Ничего, зато оставалась ещё дочь. Тепличный цветочек. Он узнал, что Сотников бережёт свою малышку, как зеницу ока. Прячет ото всех. Она даже в школу не ходила. На домашнем обучении. Вокруг всегда полно охраны. Но и он не лыком шит. Уже не тот мальчишка, сломленный отчаянием. Теперь у него под началом два десятка головорезов, пятеро из которых сейчас мчат к резиденции Сотникова за его дочуркой.

Маньков вновь посмотрел на фото, снова тронул изысканный девичий абрис.

– Ну, почему ты такая?.. – спросил неведомо кого.

Ведь после того, как всё закончиться, он сам станет падалью, как Сотников. Плевать, он и теперь не ангел. И не успокоится, пока не отомстит…

– Привезли, – прокричал кто-то из головорезов.

– Буду ждать в подвале, – бросил коротко и понёсся вниз.

Сейчас… Уже скоро начнётся его месть.

Так почему же нет удовлетворения? Почему он, мать его так, не ликует?

Ты совсем охуел, Харитон? Чего ещё тебе надо? Ты же Монстр! Огромный город в страхе держишь, а волнуешься, как грёбанная целка перед первым трахом? Давай, соберись!

Пиздец.

Что с ним?

Стоял, сложив руки за спиной, смотрел в низкое, разрешённое окно. Для девчонки оно надолго станет единственной связью с внешним миром. Пока она здесь и не подохнет.

Прислушался к шагам.

К голосам.

Что-то было не так.

Слишком тихо.

Никто не истерил, не ругался, не требовал отпустить.

Потому, что девочка здесь, он понял, когда затхлое помещение наполнилось цветочным ароматом. Чистенькая, наверное, только после ванной.

Как же охуенно пахнет. Должно быть, её шампунь. Волосы от таких – шелковистые. Такие приятно мотать на кулак, когда засаживаешь особенно глубоко…

Он нарочно не оборачивается сразу.

Хочется её понервировать и… разобраться в той хуете, что творится с ним самим.

Блядское волнение.

С чего бы? Наверное, от предвкушения скакануло давление, вот пульс и расшалился. Шандарахал сейчас в ушах так, что Харитон едва не глох.

– Анфиса Сотникова? – бросил через плечо.

Ответ он знал и так, но хотелось услышать её лепет… Хотя… Кому он врал? Просто – её голос. Голосок.

– Д-да… – так и есть – будто весенний ручеёк.

Блядь.

– А я – Монстр, – усмехнулся той дичи, что творилась с ним, – слыхала? Может быть, папочка рассказывал обо мне?

Да откуда ж? Он, наверное, и забыл уже о двух женщинах, которые молили его о пощаде. Забыл, что сделал с ними. Никогда не думал, что придут и за ним. За его сокровищем. Дочуркой.

– П-папочка… – пробормотала девочка, как-то очень растерянно. Но так… будто сомневалась не в словах, а в самой возможности такого разговора, и завершила уже увереннее: – Не говорил…

– Уже неважно, – произнёс он и резко обернулся.

Боже, да она же совсем мелкая… И хлипкая. Соплёй перешибёшь. Как бы не подохла раньше – пока он её ебать будет. А он будет – жестко и не церемонясь. Но трахать дохляка не хотелось бы, он же не некрофил какой-нибудь.

Блядь.

Да ещё и глазищи эти на пол-лица. Омутные.

Хоть выкалывай.

Потому что когда смотрит вот так, когда хлопает своими ресницами коровьими, внутри всё в узел скручивает. Хочется эту мелочь в охапку сгрести, баюкать, врать ей, что всё будет хорошо.