Его рука накрыла мою, подтверждая, что все это реально. Кажется, я осознала: дай мне кто-то шанс явиться в ту самую ночь снова, я бы не выбрала сторону добродетели, и смерть графини в любом случае была на моей совести.  Может я тоже злодейка? Черная душой, оскверненная прошлым, эгоистка? Поэтому меня так тянет к нему? Из-за этого я всегда принимаю его сторону, и на самом деле мы одинаковые? Говорят, противоположности тянет друг другу, но, когда у людей много общего сойтись им ещё легче. Вряд ли девушка-ангелочек поняла бы всю ненависть и боль брошенного ребенка, кое-что невозможно понять, не прочувствовав это на своей шкуре. Мы слишком похожи, и теперь это действительно пугает меня.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – прошептала скорее из вредности, чем для того, чтобы реально убедить его в том, что он ошибается.

Его губ коснулась мягкая улыбка, я не увидела ее, а почувствовала, когда Анри легко поцеловал меня снова. Затем ещё раз, теплые пальцы накрыли мою шею, не давая отстраниться, но он, очевидно, переоценил мое сопротивление. Часть меня очень даже хочет расплавиться теплой лужей под его напором. Дорожка из поцелуев прошлась по шее к уху, которое обожгло жаркое дыхание , вызывая стадо мурашек. Он словно знает все мои эрогенные зоны, хитрый злодей.

– В предпоследнюю нашу встречу ты сказала, – его хриплый голос больше похож на шепот, что вызывает по моему телу ещё одну волну мурашек, не сразу давая осознать смысл слов, – что больше никогда не появишься.

Я? Когда? Моя растерянность, разумеется,  заинтересовала бы его, если бы он не был занят куда более интересным занятием – развязыванием шнуровки на моем платье. Зато, когда смысл сказанного до меня дошёл, я вдруг осознала, что для него наша встреча в коридоре особняка во время пожара не была последней. Как и с поцелуями, он знал, сколько их было ещё до того, как они для меня случились. Означает ли это, что после той встречи на крыше в его воспоминаниях мы не целовались? Если Анри утверждает, что я сказала такое, то, скорее всего, ещё скажу. По крайней мере, ещё один раз я побываю в его кошмаре наяву и скажу, что больше не появлюсь снова. Как-то не по себе от всего этого. Почему я ему так сказала? И сказала ли?

– Но ты здесь, – его губы нежно касаются мочки уха, прищипывают его, отвлекая от размышлений, – и больше я тебя не отпущу.

Близость с ним пьянит не хуже вина в этом, непривыкшем к алкоголю, теле. Однако мысль, что есть то, о чем я не могу узнать, не выдав себя, трезвит. Даже лучше, чем ощущение, что благодаря умелым рукам графа я рискую остаться без платья всего за минуту, хотя мне понадобилось куда больше времени, чтобы в него забраться. Отец явно не оценит такого развития событий.

– Стой, стой… – сначала несмело и очень нехотя отбиваюсь, пока мысли об отце не отрезвляют окончательно. – Стой, я сказала!

Как сумела его оттолкнуть, сама не знаю, и удивилась этому даже больше, чем сам злодей. Его грудь часто вздымается, а во взгляде до сих пор читается та возбужденная истома, что чувствую и я. Уже не говоря о том, что моё неопытное тело все горит от таких откровенных притязаний на него. Мне нельзя больше этого позволять, а то в следующий раз я точно не смогу остановить ни его, ни себя. И самое худшее, я боюсь, заключалось в том, что и не захочу останавливаться. Взгляд Анри не сразу приобрел тот знакомый мне холод, лишь после того, как я от испуга вскрикнула:

– Что вы себе позволяете?! Отправьте меня домой, немедленно!

Сложно сказать, чего именно я испугалась: того, что между нами происходило, надежды, которую он так небрежно оживил в моем сердце или опасения, что стоит происходящему продолжиться, я не смогу остановиться? Мои слова задели его, превратили в того самого злодея, похитившего меня.  Как будто кто-то щелкнул пальцами и последние десять минут времени банально исчезли.