– ...и вот Эмма, - продолжает мама.

– Почему Эмма? - обрываю ее, ерошу волосы, под кондиционером так хорошо, я щурюсь. – Она же вроде говорит, что Эля ее зовут?

– Да, кажется, - мама тоже щурится, подставляет разгоряченное лицо под холодный воздух. – Эмма особенная девочка, Давид даже ругался… - она откидывается на спинку дивана. – Ее Эммой назвали в честь бабушки со стороны матери. Умерли уже и бабушка, и мама… - она теребит костюм. – И Давид считает, что это имя – как честь. Эмма Одинцова – это звучит гордо. Но, может девочке тяжело, я даже не знаю, - мама вздыхает. Бросает косой взгляд на дверь торопливо заканчивает. – Ей и бабушки, и мамы не хватает, и она свое имя не любит, но Давид говорит, поэтому… мой дорогой, ты проводил гостей?

Оборачиваюсь, и вижу Давида. Он чем-то доволен, идёт с букетом цветов.

– Моей любимой женщине, - говорит он, и шутливо кланяется, наклонившись, быстро касается губами ее губ. – Что вы тут с Эриком? – он оглядывается на меня. – Что за спор?

– Не спор, просто разговаривали, - мама улыбается.

– Про Элю, - добавляю.

– Эмма, - поправляет он привычно и выпрямляется, качает головой. –Дочка любит это «Эля», не знаю почему.

Зато я теперь знаю.

Она не хочет о маме вспоминать, и о бабушке думать, она Эля, чтобы не было больно, и я понимаю.

– А ты, Эрик, - Давид потягивается, садится к маме на диван. – Устал что-то, - бормочет ей, и смотрит на меня. – Останешься? София говорила, что ты умеешь делать классный завтрак.

Классный.

Повторяю про себя и вижу – это родители, они хотят понять детей, они стараются, и я бы давно прижал к себе маму и рассмеялся, но не тот случай.

– Я останусь, - соглашаюсь. Смотрю вниз, на мраморный пол, носком туфли вожу по сколу в плитке. – Поговорю с Элей, у меня к ней есть дело.

– С Эммой? – переспрашивает Давид. Смотрит на меня, внимательно, и маму продолжает обнимать.

– Правда, пусть они поговорят, - беззаботно советует мама и прижимается к Давиду. – У них теперь есть кое что общее. Мы, - выдыхает она и смеётся.

А мне не смешно, кое что общее может быть – это наш с Элей ребенок.

– Торт вкусный был, - говорю и отхожу, иду, бегу, по лестнице поднимаюсь.

Мимо комнат других, помню где она, она меня встретила тогда в полотенце, голая почти.

Считаю, один, два, три, и врываюсь.

Тихо, из окна долетает музыка, она спать легла, в свете ночника ее силуэт.

– Опять ты? - поражается Эля, привстает в кровати. – Эрик, чего ты ещё не понял?

– Многое не понял, - подхожу и сажусь на постель. – Про ребенка во первых, а во вторых...

– Я уже сказала! – перебивает она, отбрасывает одеяло. Засматриваюсь на ее ноги – длинные, стройные, все, как я люблю. Она встаёт с постели. Упирает руки в бока, словно мы женаты давно, будто отчитывает пьяного мужа. – Я тебе уже сказала, Эрик. Ребенок не от тебя. Что ещё?

– Не от меня? – встаю с кровати.

Я ей не верю, ее трясёт, словно ток к телу подключен, я и сам не в себе, мну в пальцах одеяло.

– Я же знаю, он мой, - говорю и сомневаюсь, на живот ее смотрю, вспоминаю Саню и понятия не имею, что мне делать.

– У меня есть парень, я выхожу замуж, а ты можешь...

Кидаю в нее одеяло, обрываю это невнятное бормотание.

– Эля! - успокоиться не могу, вижу ее испуг, но продолжаю, руками упираюсь в спинку кровати. – Мой ребенок?

– Нет! – она выкрикивает так отчаянно, отбрасывает волосы с лица. – Чего ты припёрся! Сейчас родители услышат!

– Плевать мне! – ору и сам не замечаю, смотрю на нее, по ту сторону кровати, она злая, покрасневшие щеки, пухлые губы, я так жадно впивался в них, так глубоко ее целовал. – Если наврешь – я тебя… - глотаю воздух, не знаю, что я ее, я так зол, так возбужден, я её просто схвачу и заломаю руки, я из нее вытрясу все.