– Нельзя. Сейчас пока нельзя. Он в реанимации. Что-то неладное с кровью. Врачи говорят, это пустяки. Так бывает. И очень часто. – Инга говорила быстро, почти тараторила, словно хотела убедить саму себя в том, что ничего дурного не происходит, все в полном порядке. От ее сбивчивой скороговорки отчетливо веяло ужасом.

– Ты из дому звонишь? – спросила Женя.

– Нет. Из приемного.

– Я все-таки приеду. Скажи адрес.

Инга послушно назвала станцию метро и улицу. Она быстро записала, повесила трубку, обернулась и вздрогнула: рядом стояла мать.

– Поехали вместе. Я знаю, где это.

Они ничего больше не сказали друг другу. В полной тишине оделись, заперли пустую квартиру. Потом так же молча ехали через весь город. Женя искоса смотрела на мать, силясь уловить в ее лице следы тревоги, но та выглядела спокойной. И Женя тоже успокоилась, решив, что Инга по молодости и неопытности сгустила краски.

Отца она больше не увидела. Он умер в тот же вечер – после операции образовался тромб, закупоривший сосуд. До самой смерти он находился в сознании, но к нему никого не пустили: ни Женю, ни ее мать, ни рыдающую, обезумевшую от горя Ингу.

После его смерти Женя мучительно вспоминала их последний разговор по телефону. Свой глупый и жестокий вопрос по поводу Инги. Горечь в отцовой усмешке. Она должна была успеть сказать, что простила его. Должна была успеть! Но не успела. Вместо этого продемонстрировала в очередной раз, что по-прежнему ревнует его и злится…

…Женя прервала поток грустных воспоминаний и глянула в окно: они почти приехали, их остановка была следующей. Она потормошила разомлевшую от духоты, сонную Любу.

– Хватит мечтать. Пора пробираться к выходу.

Та кивнула и двинулась вперед.

Вагон плавно затормозил, девушки сошли на тротуар, с облегчением вдыхая свежий воздух.

– Сколько времени? – спросила Люба, доставая из сумочки пудреницу.

– Половина одиннадцатого.

– Наши небось уже все в сборе. Сейчас глянем, к кому нас распределили на преддипломную, и поедем тусить.

Списки с распределением на практику должны были вывесить еще вчера, и Женю очень занимал вопрос, к кому она попала. Хорошо бы – к Носову или Григорянцу. Оба считаются отличными преподавателями. Григорянц, правда, совсем молодой, но тем не менее очень перспективный. По прикладной математике Женя одна из самых сильных в группе, по идее, он должен быть не против курировать ее. А Любку наверняка запихнут к Перегудовой – ей вечно сваливают двоечников, благо она все равно две недели из четырех ежемесячно проводит на больничном.

Размышляя подобным образом, Женя вошла вслед за подругой в институтский дворик. Неподалеку от крыльца курила компания парней. Один из них, долговязый и лохматый очкарик, приветственно помахал им рукой.

– Ну, наконец-то! Что так долго? Мы вас заждались.

– Трамвая не было, – весело объяснила Люба, подходя ближе. – Здорово, Костик!

Она и лохматый расцеловались в щечки. Затем Люба чмокнула поочередно всех остальных парней. Долговязый Костик горячо обнял Женю.

– Выглядите блестяще. Хоть сейчас на подиум. Как отдыхалось?

– Хорошо. – Женя сдержанно улыбнулась. – Вы списки видели?

– Да. Я у Носова. Пашок с Гогой у Григорянца. Любашка и Соня у Перегудовой.

– Так я и знала! – недовольно протянула Люба. – Как всегда, подфартило.

– Да ладно тебе, – утешил ее румяный, светловолосый толстяк. – Перегудова совсем неплохая тетка и работой перегружать не будет. Моя сеструха у нее курсовую писала, осталась довольна. Правда, она на девятом месяце была. – Толстяк захохотал, довольный своей остротой, и облапил Любу пониже талии. Та добродушно усмехнулась и скинула его руку.