Погодите-ка. Неужели она всерьез винит себя?

– Нет! Тут нет твоей вины, Аспен. Я выслушал твою историю и могу сказать одно: никакой жалости к себе, никаких «я должна была» или сожалений. Это пустая трата времени, которое тебе жизненно необходимо потратить на исцеление. Поняла?

Аспен с трудом сглатывает, глядя на меня остекленевшими глазами.

Если она сейчас заплачет, я надеру себе задницу за то, что поднял неудобоваримый вопрос. Я гребаный идиот. Первый вечер, а я заставляю эту красотку плакать.

Черт тебя дери, Браун.

Она кивает.

– Спасибо. В любом случае хватит нам вести разговоры неудачников с разбитым сердцем. А мы вовсе не неудачники.

Я чувствую облегчение и ухмыляюсь.

– Именно! Здесь я должен вставить глупую фразу о птицах со сломанными крыльями или типа того?

Аспен запрокидывает голову и насмешливо парирует:

– Умоляю, никаких попыток быть поэтом! Оставайся собой, Браун.

– Ладно. – Я поднимаю руки в знак капитуляции. – Буду придерживаться того, что знаю. Хоккея.

– И готовки, – добавляет Аспен с улыбкой и наклоняется над тарелкой.

До чего же она обворожительна.

– Давай не будем заканчивать ужин на грустной ноте. – Аспен вновь поджимает губы, постукивая пальцем по подбородку. – А теперь мой черед задать вопрос. Если бы ты мог делать что угодно: все что захочешь… что бы это было?

– Ну…

– Помимо хоккея, – быстро перебивает она и внимательно смотрит на меня.

Хмыкаю. Я немного озадачен. Вряд ли мне когда-либо задавали подобный вопрос. Большинство моих разговоров вращаются вокруг сезона, подготовки к сезону, победы в сезоне, завершения сезона и так далее. Намылить, смыть, повторить.

Люди обычно предполагают, будто хоккей – вся моя жизнь. Разве у меня могут быть какие-либо интересы, кроме спорта, который сделал меня богатым и успешным?

Но истина состоит в том, что я часто размышляю об этом. Я знаю, что не буду играть в хоккей вечно. Во мне имеется много чего еще, даже если многие не хотят ничего замечать.

Зато Аспен хочет. Поэтому ее искренняя заинтересованность на секунду вводит меня в ступор.

Я встречаюсь с ней взглядом.

– Думаю, это было бы связано с готовкой – для себя и для других. Мне нравится хозяйничать на кухне.

– Хм. Тебе идет, – Аспен одаривает меня очередной понимающей улыбкой, взбалтывая вино в бокале.

– И у меня неплохо получается.

– Очень даже неплохо.

И только потому, что вечер начинает казаться слишком похожим на свидание, что, по словам Святоши, приведет к нежелательной татуировке на моей заднице, поднимаясь из-за стола, я громко рыгаю.

– Ты отвратителен, – подкалывает меня Аспен и качает головой.

Четко, Браун.

Делаю официальное заявление. Я идиот.

Когда она встает, чтобы убрать посуду, я беру ее за руку.

– Я сам.

– Ни за что. Ты готовил. Я тоже собираюсь принести пользу. – Аспен собирает тарелки и бокалы и относит посуду к раковине.

Я следую за ней. Аспен не справится с кухонным хаосом в одиночку. Я неряшливо готовлю. Когда заканчиваю, помещение обычно выглядит так, словно там взорвалась бомба.

– А теперь я задам вопрос, – говорю я, споласкивая тарелки и складывая их в посудомоечную машину, пока Аспен ставит соль и перец в шкафчик у плиты. – Пока мы, так сказать, обменивались боевыми шрамами, ты сбросила «г-бомбу».

– Ч-что?

– Гарвард.

Она хихикает.

– Это и есть твой главный вопрос?

Даже знать не хочу, как сейчас выглядит мое лицо.

– Да. Офигеть, как впечатляет.

– Ага. – Она закатывает глаза и лукаво улыбается. – Тебя пугает, что я умнее тебя? – Она фыркает.

– Честно? Немного.

Аспен прищуривается, смотрит оценивающе.