На столе: блины, масло, квадратный ножик, порезанная на апельсинные дольки янтарная хурма. Маша протягивает руку: сладкая. Поля еще раз зевает. Маша повторяет за ней. Бабуля присоединяется следом. Зевки, как вагоны в составе.

Маша глядит на Полю, Поля – на прямоугольную тень от квадратной коробочки, Бабуля – на них обеих.

– С днем рожденья, козявка. Расти, но знай меру.

Маша показывает Поле язык, Поля отвечает Маше взаимностью и берет турку. Долгий глоток остывшего кофе – черные точки на верхней губе, которые Поля не торопится стереть.

– «У вас ус отклеился», – говорит Маша.

– Так и задумано, – отвечает Поля.

Бабуля забирает турку и ставит на стол стакан с водой, прямо под опустевшую Полину руку, которая вся изрисована мелкими завитками девочек, машин, кошек, автобусов, столбов, проводов, цветов, прогуливающихся по городу. Вчера ничего не было, а сегодня: «Здрасьте, потолок покрасьте».

Маша протягивает руку – задержать Полину, что хочет поднять стакан.

– Башмак крутой, – заключает Маша, осмотрев рисунки, как дерматолог – пятна.

Башмак, действительно, крутой, и в нем кто-то живет: существо с одним глазом и в колпаке.

– Скучно было на паре.

– А в тетрадь – слабо?

– В тетради – клеточка.

– И че?

– Бесит.

– У тебя весь гардероб в клеточку, даже пижама.

– Но я же в ней не пишу.

– Паста вредная, от нее бывает рак.

– «Раки – это к драке».

– Девочки, хватит говорить глупости. Поля, не рисуй на себе. Я куплю тебе блокнот.

– У тебя на мой блокнот денег не хватит.

– Хватит.

– Это не манипуляция. Ты сама предложила.

– Смысл манипуляции в том, чтобы предложить самой.

– Молчи, козявка, тебе еще рано голосовать.

– Собираешься баллотироваться?

– Да не выбаллотироваться.

– Ешьте уже, сейчас все остынет.

– Ненавижу морковку.

– А раньше любила.

– Раньше закончилось.

– У нее интервальное голодание.

– Это как?

– Это когда восемь часов ешь, а шестнадцать не ешь.

– Какой ужас.

– Скажи это моей талии.

– У тебя просто осиная талия, дорогая.

– По сравнению с графиней Толстой?

– По сравнению с твоей глупостью.

– Козявки жгут?

– Сама козявка.

– От одного блинчика с тобой ничего не случится.

– Сказала Ева Адаму.

Поля скрывается в ванной и сидит там сорок минут. Что можно делать в ванной сорок минут, Маша не понимает. Она сорок минут читает «Приглашение на казнь» и книгу тоже не понимает. Но ей нравится паук. Что он приходит. В этом что-то есть. Но с чем это что-то едят?

– Солнышко, ты опоздаешь в школу.

– Главное, не опоздать родиться, а дальше – не спешить умереть. Остальное – суета.

Бабуля входит в комнату и, нависая над душой, так смотрит, что Маше приходится встать с кровати и принять из ее рук свежие джинсы, которые как накрахмаленные.

– На них можно роман написать.

– Хватит с меня одной художницы.

– На блокнот у тебя деньги есть.

– А на джинсы нет.

– Это даже хорошо, самовыражусь раз и навсегда.

– Прекрасный план, но когда тебя выставят из школы, тебе придется ходить туда без штанов.

– А когда мне придется туда не ходить?

– Когда вырастешь.

– А если я стану учителем?

– Солнышко, я все понимаю, но цигель, – Бабуля стучит по запястью, где должны быть часы, которых там нет. – Ци-и-гель.

– Ты в курсе, что создаешь атмосферу проживания в нацистской Германии?

– Что, прости? Что-то в ухе звенит. Не расслышала.

– Ха-ха.

– Вот именно.

Маша надевает джинсы, застегивает пуговицу. Туговато.

– Присядь, разойдутся.

Маша приседает, пружиня, коленки вытягиваются, ткань смягчается, но не слишком сильно.

– Ну как?

– Как «яблочко да на тарелочке».

– Замечательно, – заключает Бабуля и прибавляет свеженький свитер с воротом-треугольником. Пропадет ли шея в нем, как в Бермудском?