Однажды вечером в начале лета 1908 года [1907?] Фрау Гитлер прибыла в больницу. У меня нет точной даты, поскольку мои записи по делу были помещены в архив нацистской партии в Мюнхене. В любом случае фрау Гитлер провела ночь в больнице, а на следующее утро ей сделали операцию. По просьбе этой нежной, измученной души я остался возле операционного стола, пока доктор Урбан и его ассистент проводили операцию.

Два часа спустя я поехал в своей карете через Дунай к маленькому домику на Блутенштрассе № 9, в районе города, известном как Урфар. Там меня ждали дети.

Девочки приняли слово, которое я принес, спокойно и сдержанно. Лицо мальчика было залито слезами, а глаза его были усталыми и красными. Он слушал, пока я не закончил говорить. У него есть только один вопрос. Сдавленным голосом он спросил: «Моя мама страдает?»

По прошествии недель и месяцев после операции силы фрау Гитлер стали заметно падать. Максимум, она могла вставать с постели час или два в день. В этот период Адольф большую часть времени проводил в доме, в который вернулась его мать.

Он спал в крошечной спальне, примыкающей к спальне его матери, чтобы его можно было вызвать в любое время ночи. Днем он парил около большой кровати, на которой она лежала.

При болезни, подобной той, от которой страдает фрау Гитлер, обычно бывает сильная боль. Она хорошо несла свое бремя; непоколебимый и безропотный. Но это, казалось, мучило ее сына. Мучительная гримаса охватила его, когда он увидел, как боль сжала ее лицо. Мало что можно было сделать. Время от времени инъекции морфина приносили временное облегчение; но ничего длительного. И все же Адольф казался чрезвычайно благодарным даже за эти короткие периоды освобождения.

Я никогда не забуду Клару Гитлер в те дни. Ей тогда было сорок восемь лет; высокий, стройный и довольно красивый, но истощенный болезнью. Она была тихой, терпеливой; больше беспокоилась о том, что случится с ее семьей, чем о приближающейся смерти. Она не скрывала своих опасений; или о том, что большинство ее мыслей было о сыне. «Адольф еще так молод», – неоднократно повторяла она.

В день 20 декабря 1908 [или 1907] я сделал два звонка. Приближался конец, и я хотел, чтобы эта хорошая женщина чувствовала себя комфортно, насколько это возможно. Я не знал, проживет ли она еще неделю или еще месяц; или смерть наступит в считанные часы.

То, что Ангела Гитлер принесла мне на следующее утро, не стало неожиданностью. Ее мать тихо умерла ночью. Дети решили не беспокоить меня, зная, что их матери не оказывают никакой медицинской помощи. Но, спросила она, могу я прийти сейчас? Свидетельство о смерти должен был подписать кто-то на официальном посту. Я надел пальто и поехал с ней в убитый горем коттедж.

Вдова почтмейстера, их ближайшая подруга, была с детьми, более или менее взяв на себя все заботы. Адольф, лицо которого выражало усталость от бессонной ночи, сидел рядом с матерью. Чтобы сохранить последнее впечатление, он зарисовал ее лежащую на смертном одре.

Некоторое время я сидел с семьей, пытаясь облегчить их горе. Я объяснил, что в этом случае смерть была спасителем. Они поняли.

В моей профессиональной практике естественно, что я был свидетелем многих сцен, подобных этой, но ни одна из них не оставила у меня такого же впечатления. За всю свою карьеру я никогда не видел никого более падшего от горя, чем Адольф Гитлер.