Смешно стряхивает накрахмаленную салфетку и укладывает себе на колени. Затем протирает вилку одноразовой салфеткой. Подобные приготовления к завтраку отец называет «барскими замашками», а маму «моя любимая интеллигенция».

– Позвонил, – отвечаю. Доедаю последнюю ложку овсянки и отодвигаю тарелку.

– Спасибо, сынок. А что там было-то? Почему я до неё дозвониться не могла? Уже переживать начала, даже папу хотела отправить к ней.

Мамины родители – Шацкие – довольно долго жили за городом. Пять лет назад дед скоропостижно скончался, и бабушка переехала поближе к нам. С тех пор помогаем.

– Она случайно твой номер в черный список добавила, – отвечаю.

Сонька смеется, а потом резко замолкает и утыкается в тарелку. Видимо, забылась. Со вчерашнего вечера со мной не разговаривает. Как сказать шестнадцатилетней малой, что кент, пригласивший её на танец, уже два дня барыжит в отеле запрещенными веществами?

– Ну бабушка даёт. В черный список! – звонко смеется мама. – Старость не радость. Скоро и сами такие будем. Ну ты всё починил, Ванюш? Справился?

– Да, конечно, всё сделали. Можешь уже позвонить.

– Ну и отлично. Тебе блинчиков взять? Я видела, здесь, как ты любишь, не очень тонкие.

– Если только парочку, – пожимаю плечами, поглядывая в сторону шведского стола. – Хотя сиди, я сам принесу.

– Ой, спасибо, – усаживается мама снова на стул и смеется.

Когда она улыбается, у нее на щеках появляются озорные ямочки. Такие же есть и у меня. В двенадцать лет мне об этом сообщила Машка, моя старшая сестра, и где-то до четырнадцати я старался вообще не улыбаться. Когда было смешно, сжимал зубы до хруста. Просто не хотел быть похожим на девчонку.

Эта история стала вроде памятной в нашей семье. На каждом торжестве теперь припоминают и просят улыбнуться.

Разминая шею, подхожу к раздаче и встаю в очередь за Мисской.

– Привет.

Тая кидает на меня дежурный скучающий взгляд.

– Привет.

Отворачивается и складывает руки на груди.

Обиделась значит.

Как дебил пялюсь на узкую поясницу, с выступающими над ней позвонками, и низкий пояс джинсовых шорт, резко контрастирующих с увлажнённой загорелой кожей. На Тае снова короткий топ и она совершенно точно без лифчика. А я без тормозов, потому что между ног снова внушительный камень.

– Чего тебе красавица? – спрашивает её местный «Серкан».

– Панкейк, – отвечает она с улыбкой.

С «Серканом»-то ведет себя приветливее, чем с русским Ваней.

Это обидно.

– Одьин? – лыбится поваренок.

– Да, пожалуйста.

– Ты не объешься, Королева? – интересуюсь на ухо, подаваясь корпусом чуть вперед.

Она намеренно отодвигается и с достоинством принимает белоснежную тарелку с одним золотистым панкейком в центре.

– А мёд можно? – вежливо интересуется.

В мою сторону больше не поворачивается. Не смотрит, как вчера, свысока и нагло. Вообще, никак не смотрит.

Зависаю, глядя вслед удаляющейся округлой заднице. Тая выбирает свободный стол, аккуратно ставит на него тарелку и идет наливать себе чай. Следом за ней шагают к бойлерам как минимум десять пар мужских глаз.

Повезет же её мужику. Всю жизнь мух назойливых отгонять.

– Что вам? Алё-ё-ё… – пытается докричаться до меня «Серкан».

Очередь позади начинает возмущаться.

– А? – потираю гладко выбритый с утра подбородок. – Фух… Что мне… Блины. Пять штук.

Дождавшись своей порции, отправляюсь обратно за стол, незаметно поправляя шорты. Пожалуй, это будет девизом этого отпуска. Поправь стояк, тюфяк!

Надо было принять приглашение Рори и зайти к ним ночью на огонёк, но я посчитал, что отдых у нас семейный и блядовать в отеле будет не совсем уместно.