– Всем мыть руки и за стол, – в прихожую очень вовремя вплывает Вероника, приобнимает меня за плечи и выпроваживает в зал с тихим шепотом «расслабься, это всего лишь обед».

Через пять минут мы все рассаживаемся за круглым столом, раскладываем по тарелкам мамину фирменную «Селедку под шубой» и от всей души нахваливаем ее кулинарные таланты. После чего мне приходится стойко выдерживать пятнадцатиминутную хвалебную оду в честь дочери маминой подруги и делать вид, что тема диссертации сестры волнует меня чуть больше глобального потепления. Хреново быть эдаким гадким утенком в семье, по ошибке затесавшимся в стаю к белым лебедям. Вон, даже Петьку хвалит учитель в художественной школе, а я в универе второй раз восстанавливаюсь.

– За что там твою Аленку из вуза отчислили? – давит на больное соседка, а я невольно задумываюсь, за что она меня так невзлюбила? Может, за тот случай, когда я ее Машеньке песок на голову высыпала? Так, ведерко игрушечное было, небольшое. И, вообще, нечего было у меня лопатку отбирать.

– За покушение на убийство сына ректора, – бодро рапортую я, заставляя Петьку с Никой тихо хихикать, а Галину Васильевну – обалдевать от шока.

Привыкшая к моим выкрутасам мама обреченно воздевает глаза к потолку, я же, не испытывая ни малейших угрызений совести, перекладываю на тарелку большой кусок «Наполеона» и борюсь с желанием совершенно по-детски показать обществу язык.

– А Машеньке должность в «Газпроме» предложили, – соседка возвращается к теме, о которой может говорить вечно, ну, а мой мозг временно отключается, пока рот сам выдает.

– Уборщицы?

Осуждающе-злобное «Елена-а-а» сливается с грустным «Ва-а-ась», а я отказываюсь пристыженно краснеть и раскаиваться. Наливаю стакан воды и заботливо передаю его закашлявшейся Галине Васильевне, заговорщически подмигиваю давящемуся смехом Петру и тянусь за дополнительной порцией торта. Не парясь о лишних калориях, потому что ни на бедрах, ни на животе они у меня не откладываются. Видимо, сразу перерабатываются в чистую энергию и не дают спокойно сидеть на месте.

– Васька-Васька, – укоризненно качает головой мама и, поправив выбившийся из идеальной укладки каштановый локон, произносит с неподдельной тревогой: – как с твоим характером с кем-то ужиться?

– А я не собираюсь ни с кем уживаться. По крайней мере, в ближайший год точно, спасибо тете Нике, – легкомысленно пожимаю плечами и, разделавшись с десертом, встаю из-за стола.

Целую маму в висок и топаю в коридор, шнуровать любимые кеды. Подбираю с пола черный рюкзак с изображением приплясывающего единорога и разглядываю в зеркале довольное отражение. Игнорирую несущееся вслед «когда всем скромность и мозги раздавали, твоя дочь в очереди за сарказмом стояла» и предвкушаю, какие занавески повешу в перешедшей в мои владения кухне.

Новое место обитания встречает довольно-таки просторным холлом, ярким освещением и тучной консьержкой образца восьмидесятых. Колорита суровой женщине добавляют угольно-черные толстые брови, торчащие из волнистых каштановых с проседью волос бигуди и звучащие из радиоприемника «Белые розы».

– Здравствуйте, меня зовут Алена Васильева, – свечусь от распирающего меня счастья и кладу на стойку плитку молочного шоколада, налаживая связи на будущее. – На тринадцатом буду жить.

– В сто пятидесятой? – дождавшись моего утвердительного кивка, вахтерша как-то подозрительно округляет зеленые глаза и совсем не радужно выдает: – храни тебя Бог, деточка.

– Пусть лучше хранит моих соседей, – бормочу вполголоса, направляясь к лифту и зачем-то рисуя в воображении вчерашний поход в деканат, который наш долговязый рыжеволосый староста заполнит надолго. Запишет в фиолетового цвета дневник, а потом с содроганием будет рассказывать о нем внукам.