– В бане был, – пояснил он в ответ на мой взгляд. – Просил соседей натопить. Беда в этом городе, все никак не привыкну… Если хочешь, сходи, баня в огороде, вода есть…

– А соседи? – спросила я.

– Что – соседи? Ты ж на всю улицу кричать не будешь. Темно, тебя и глазастый не углядит, да и бог с ними, с соседями.

Уговаривать меня не пришлось, через пять минут я уже была в бане. Топили ее утром, и особого жара сейчас не было, я сидела на лавке и плакала от счастья, а может, не от счастья вовсе, а от страшной тоски. В голове бродили странные мысли, и одна из них меня поразила, потому что подумала я тогда вот что: «Я живая». Вот так и подумала. Не то чтобы очень обрадовалась, просто поняла, осо-знала.

А потом вернулась в дом. Петр Васильевич сидел за столом в кухне и допивал поллитровку. Посмотрел на меня внимательно и головой покачал:

– Надо же…

– Что? – не поняла я.

– Не разглядел тебя как следует в машине… да и здесь в доме… Сколько годов-то тебе?

Я вспомнила про ворованный паспорт.

– Двадцать семь.

– А муж-то давно?..

– Давно. Вы мне скажите, где можно лечь?

– Да вон хоть на диване. Я в спальной сплю, храплю сильно, но из большой комнаты ты не услышишь.

– Храпите на здоровье, – усмехнулась я.

– Может, выпьешь? – предложил он.

– Спасибо. Не пью. Желудок больной. Чаю, если можно…

– Ужинай, не стесняйся, – кивнул Петр Васильевич и, вылив остатки водки из бутылки в стакан, достал из холодильника еще одну поллитровку.

– Вам же завтра ехать, – заметила я. – Или на дорогах здесь попроще?

– Вечером поеду, – махнул он рукой. – Выхожусь…

Он выпил, посидел молча, глядя в пустой стакан, и тяжко вздохнул:

– Беда у меня… Помрет моя Наталья. Сегодня врач сказал – рак у нее. Вот такие вот дела…

Я молчала, не зная, что на это ответить.

– Третий раз жизнь по новой начинать… С одной жил – разошлись, я-то все по командировкам, ну… вышло дело… да… С Натальей хорошо жили, и вот тебе. Дом этот на ее сына записан, весной вернется с армии, а мне куда? В сорок семь лет много не набегаешь.

– Может, не все так плохо у вашей Натальи, иногда чудеса случаются…

– Может, – кивнул он. – Только врач сказал – полгода, не больше. Дела… Я тут малость посижу, а ты меня утром часов в шесть разбуди, мужики в семь выезжают, надо успеть их перехватить, на дорогу выйти.

– Разбужу, – кивнула я и пошла в комнату.

Я думала, что усну мгновенно, но долго не могла сомкнуть глаз. Таращилась в потолок и думала: о себе, о Петре Васильевиче, о неведомой Наталье. В полночь хозяин пошел на двор, загремел ведрами, а потом долго не возвращался. Я поднялась и, накинув куртку, вышла в сени. Хозяин расположился прямо на холодном полу, с босыми ногами и расстегнутой до живота рубашке. Богатырский храп возвещал о том, что сон его крепок. Покачав головой, я с великим трудом его растолкала, помогла подняться и отвела в спальню. Потом вернулась на диван и через пятнадцать минут, кажется, уже спала.

Проснулась ровно в пять. Долго смотрела в темноту за окном. Оделась и вышла проведать хозяина: спал он крепко и просыпаться явно не собирался. Я зажгла настольную лампу, подошла к шифоньеру, открыла дверцы и внимательно осмотрела содержимое. К счастью, у нас с Натальей был почти один и тот же размер. Главное, что меня интересовало, – обувь. Сапоги нашлись, изрядно поношенные, но крепкие. Зимнее пальто, шарф, белье, старенькие джинсы, должно быть, остались от сына. Я аккуратно сложила вещи в сумку и без особой спешки покинула дом.

В утреннем сумраке поселок выглядел уныло. Дойдя до конца улицы, я остановилась, пытаясь сориентироваться. Нужное мне шоссе оказалось метрах в пятистах от этого места, но выбралась я на него не сразу, зато здесь мне повезло. Из-за поворота появился видавший виды «газик», затормозил, я села рядом с водителем, не особенно интересуясь, куда он держит путь. Сейчас главное – убраться подальше от этого поселка…