Дьюк, недовольно ворча, достаточно быстро показался во дворе, а он вернулся обратно, и в первое мгновение ему показалось, что девушка умерла. Его ужаснула разительно бледная кожа при насыщенно-алых потоках из рассечённых губ, разбитого носа, что он не сразу заметил, что мальчишка, испуганно сжавшийся в комок под тонким одеялом на лавке у дальней стены, таращился прямо на него.

Это происходило столь часто, что он уже не обращал никакого внимания: парень видит его, и что такого? То, что в нём медленно, но верно пробуждается тёмная магия, – забота его родителей, не его.

Заметив Горда, паренёк часто застывал испуганным столбиком, за что ему неоднократно прилетали крепкие затрещины от Дьюка. А старуха, мать этого негодяя, неприлично часто захажившая к ним в гости, называла паренька ненормальным и убогим.

Горд не успел проверить пульс девушки, отчаянно понимая, что сегодняшняя мера не спасёт её от побоев, и ей надо бы хватать ребёнка в охапку да бежать подальше от этого зверя, пока он её не убил, как Дьюк вернулся. Кляня хулиганов и старого пса, не определившего, что это шутки подвыпивших парней, он подошёл к кровати и безжалостно дёрнул жену за худую руку и сбросил на пол.

Раздался еле слышный стон, и он выдохнул со странным облегчением: жива…

– Поднимайся! Скотину пора кормить! – рявкнул Дьюк, для верности подкрепив слова пинком в живот несчастной. Она свернулась в клубок, хватая ртом воздух, а нелюдь перевёл взгляд на парнишку: – И ты подъём! Воды нужно натаскать!

Отступив глубже в тень, Горд почувствовал охватившую душу всепоглощающую ненависть. Это тёмное чувство – не совсем то, что нужно для его магии, но по силе вполне подойдёт. Отлично! Если так и дальше будет, то артефакт быстро зарядится, и тогда…

Буравил глазами врага и подстёгивал в себе мрачное пламя:

«Ненавижу! Убью тебя, падаль, но так, что ты будешь молить меня о смерти!»

Он так увлёкся и не обратил внимания, что девушка, когда пришла в себя, выглядела более чем странно: она обвела неузнавающим взглядом дом и себя. А на очередной рык Дьюка посмотрела на него с прищуром, но всё же подчинилась. Мальчишке хватило и первого окрика, он давно уже натягивал на босые ноги видавшие виды ботинки, косясь на неторопливо одевавшуюся мать.

Что-то в ней изменилось… но что? Понять это не давала кипящая в душе злость, которую он направлял в кулон, питая артефакт.

Ребёнок выскочил из дома, не забыв захватить пару громадных вёдер, и почти бегом направился к колонке на улице. Старый пёс, высунув нос из будки, проводил его взглядом, хлопая хвостом себя по бокам, но приметив Горда, торопливо спрятался.

Девушка же будто никуда и не спешила. Остановилась у крыльца, точно размышляя над чем-то. И он вдруг понял, что даже не знает, как её зовут. Дьюк и старая хрычиха постоянно награждали её нелицеприятными эпитетами, лишь изредка, в минуты хорошего настроения, называли «эта» и «ты».

Будто заразившись неутихающим гневом Горда, Дьюк не мог уснуть. Поворочавшись, встал, с раздражением выпуская сквозь стиснутые зубы воздух, и вышел из дома. И словно нарочно, именно тогда, когда пацан, надрывая пуп, запёр во двор два полных ведра с водой, которые и взрослому мужчине-то ощутимый груз. Его мать, заметив это, охнула и бросилась на помощь, не углядев выходящего на крыльцо по-прежнему клокочущего мужа. Гордерик подобрался, уже зная, что сейчас будет, но поделать ничего не мог: солнце уже выглянуло из-за горизонта, а артефакт был ещё слишком слаб.

Девушка подхватила у мальчика вёдра, нежно поглядывая на бледнеющую мордашку, и поинтересовалась, куда их нужно отнести, словно забыла. Мальчик же не мигая смотрел на бесшумно подкрадывающегося к ней сзади Дьюка и не мог вымолвить ни слова, оцепенев от страха.