Я убрала краски, сменила запачканную рубашку на футболку и пошла на кухню.

Мужа дома нет, я одна. Настроение такое радостное утром сменяется грустью. Вчера в ресторане он был так близко, так рядом. Он искал мой взгляд, а потом уже вроде посмотрев на мое лицо, быстро отводил глаза в сторону. Он смотрел в щелку, которую приоткрывала тяжелая портьера, он наматывал и наматывал свою китайскую лапшу на палочку, снова поднимал глаза и пытался смотреть в мою сторону. Я знаю, его раздирало желание коснуться, дотронуться до меня, как он это делает обычно вечером. Я знаю, потому что мне тоже хочется протянуть руку к его лицу, и пусть даже она там зависнет в воздухе, но она почувствует что-то, ее как будто ударит током, но после ей будет хорошо и она вернет это полуприкосновение ко мне, к моему лицу. Мне станет легче дышать, то, что весь день сжимало там меня внутри, отпустит… Но он все время гасит в себе желание не то, чтобы дотронутся до меня, он пытается даже на меня не смотреть. Не может, но очень старается, и от меня ускользает что-то, и тиски не разжимаются, и не отпускает, и дышать не легче.

Утром мне было лучше. Сейчас я не хочу есть и сижу на кухне в тупом ступоре, глядя на картину неизвестного художника, которую я купила когда-то, до всего этого, в Париже под мостом. На ней обнаженная женщина спиной к зрителю сидит на постели, а мужчина на заднем плане лишь угадывается. Его силуэт будто размыт, ее лица не видно, но от картины идет безумная энергия любви, аж трещит все вокруг. Сейчас трещит все во мне. У меня закладывает уши, голова становится ватной, а там внизу живота вместо бабочек летает черный ворон. Я достаю из холодильника вино, сил встать и взять бокал нет. Хочется заплакать, но слезы застряли в пробке по дороге к глазам и сидят там где-то невыплаканные.

Я хочу снова пойти в китайский ресторан. Наш любимый. И может быть, мы опять там посидим вместе так же чудесно, как вчера. Я понимаю, что надеяться на такое было бы странно, и вряд ли все повторится. Но меня тянет туда и тянет, как сильнейшим в мире магнитом.

Я все-таки встаю и беру бокал. На нем остался отпечаток моей помады, я плохо помыла его в пятницу вечером. Надо было засунуть в посудомоечную машину. Она бы отмыла. Она все отмывает. Я стерла салфеткой остатки помады и налила вино. В морозилке лежал белый виноград. Я оторвала несколько ягод и бросила в бокал. Они красиво распределились по фужеру, начав охлаждать напиток. Зазвонил мобильный. В трубке весело верещал Ритин голос:

– Вера, мы решили ехать к морю.

– Вы же только что оттуда, – я схватилась за Ритин звонок, как за спасательный круг. Черный ворон начал потихоньку исчезать из моего живота.

– Тут предложили ехать за сущие копейки в Болгарию. На три недели. Вер, это вилла, представляешь? Чудно! Люди ее давно забронировали, но не смогли получить визу. Сама знаешь, сейчас все с ними стало сложно. А у нас пока наша не закнчилась. Теперь нам предлагает знакомая из турагентства туда поехать чуть ли не бесплатно. Поехали с нами, – неожиданно в конце позвала меня с собой Рита.

– Ой, что ты! Меня в банке в отпуск вообще не отпускают уже года три, – действительно, все это время я спасалась только праздниками, которые наше государство щедро объявляло выходными днями или поездками в командировки, во время которых, кроме сидения на выставке, можно было еще и прогуляться.

– Я помню, помню. Так жить нельзя, Верочка. Отсюда все твои депрессии и фобии. Как тебя там только со всем этим чудным набором муж терпит? – Рита периодически выступала Чипом и Дейлом в одном лице, спеша мне на помощь, когда уже оставалось только лезть на стенку или прыгать с балкона моего семнадцатого этажа. В такие моменты она заставляла меня ехать к ней за город. Бывало, мне хватало одного дня, чтобы два ее мальчика, беспрерывно бегая вокруг нас с безумными криками, ставили мозги на место.