Влюбленные похожи друг на друга, Когда в обоих жизненная сила Обители свои переменила[2].

Заглянувшая утром в комнату сына мать подумала, что Денис вдруг увлекся великим поэтом эпохи Возрождения, как в средних классах, и тихо рассмеялась.

А Смерчинский уже через час находился в одном из лучших клубов города, который, кстати говоря, был главным конкурентом «Алигьери», ни в чем ему не уступая: ни в музыке, ни в блеске, ни в ценах. Он пожимал руки знакомым, пил безалкогольное пиво, смеялся, шутил, перекрикивал гремящий хаус.

Дэнву нужно было освободиться от напряжения — хотя бы с помощью драйва, живущего в ночных заведениях и исходящего от любителей клубной жизни. В потоке цветомузыки и шумных звуков образ Марии умудрился расплыться, а потом и вовсе исчез.

Они веселись почти до самого утра, отрывались под громкую, бьющую по легким музыку, а потом, когда вся компания подошла к барной стойке, ему все-таки удалось найти среди гостей девушку, которая внешне напоминала Марию: та же тонкая фигура, те же короткие прямые светлые волосы, те же порывистые движения. Только губы совсем другие, не такие, как у Бурундучка, да и в платье Чипа он никогда не видел, но для чудесной ночи и эта миловидная девочка ему вполне подойдет. Ведь, кажется, он очень ей понравился.

[1] Перевод Е. Солоновича.

[2] Перевод В. Микушевича.

7. Глава 7

Утром я встала довольно рано, но на удивление легко: с ясной головой, хорошим настроением и с легким привкусом клубники на губах, хоть и пила перед сном молоко с медом. Я сладко, по-кошачьи, потянулась, подошла к окну, распахнула его и заметила вдруг, что вокруг все стало немного другим: цвета — ярче, звуки — мелодичнее, вещи — объемнее...

«Доброе утро, планета!» — оказалось, огромный яркий плакат, разноцветные буквы которого вобрали в себя всю палитру радуги, всю ночь бережно готовился заботливыми головастиками, ставшими от неясного, смутного пока восторга розово-золотистыми, как вон те рассветные облака на ясном светло-голубом небе, что виднеются мне из окна.

Вдохнув все еще пропитанный влагой воздух полной грудью, я вспомнила, что мне снилось что-то необыкновенное — по ощущениям еще более ласковое, чем... Чем...

Дыхание на секунду перехватило. И тут же вспомнился вчерашний вечер. То, что было во время ливня.

... чем поцелуи Смерча.

Мы не обращали внимания на Ольгу и Никиту, не обращали внимания на дождь, не обращали внимания на ветер и холод, мы вообще ни на что не обращали внимания, мы просто долгодолго и упоенно целовались... Как будто бы нам громовым голосом с неба сообщили, что если мы перестанем делать это, то в мире начнется апокалипсис, а если продолжим, вложив в это все свои тщательно скрываемые эмоции и желания, то всюду воцарится счастье. А так как мы все-таки были Чипом и Дэйлом — глупыми спасателями-бурундуками, то нам пришлось выбрать второе. Потому что они «всегда спешат туда, где ждет беда».

Лица, руки, шеи — все было мокрым от дождя, и мне казалось, что я в объятиях человека, сотворенного из воды, хотя, наверное, он думал точно так же.

Прохладные капли падали на лоб, стекали из-под ресниц, попадали на щеки и губы, и даже во рту был привкус проливного дождя — такой же, как у родниковой ледяной воды, которую из ковша пьют усталые путники, проделавшие долгий путь в гору. Холодная одежда липла к телу, а мы этого не замечали, но когда мои ладони замерзли, и Дэн грел их, приложив к своей влажной шее — одна из них полностью закрыла блестящую татуировку.

Он запускал руки в мои мокрые волосы, чему-то едва заметно улыбаясь. И гладил по спине, вырисовывая замысловатые узоры. И позволял мне обнимать себя так сильно, как мне в тот миг хотелось, и я касалась его плеч, просовывая пальцы под ворот его футболки, цеплялась за них, поднималась на цыпочки, требуя нового поцелуя.