— Остыла? — поинтересовался нарочито небрежно, будто не было прошедшей ночи. Словно я дома ночевал.

— Я ждала адвокатов, а не тебя.

Она тоже была поразительно спокойна.

— Кать, ну какие адвокаты? Давай поговорим без нервов.

— Без нервов мы вчера говорили, — холодно улыбнулась она. Чужой, незнакомой мне улыбкой. — Ты ушел из дома, Вадим. Или не помнишь?

— Ты чемодан передо мной поставила! — выдержка изменила мне. — И Ника дома была, или при ней нужно было уговаривать тебя и на колени падать?!

— Я дала тебе выбор, Полонский, и ты ушел! — ее спокойствие испарилось тут же.

— Блядь, Катя, ты через рот желания свои можешь озвучивать?! Я не обязан угадывать, чего ты хочешь, а мысли читать не умею!

— Где ты ночевал? — спросила вдруг очень тихо. Это испугало больше, чем диалог на повышенных. Затишье — бури предвестник.

Я смутился, взгляд отводя, и буркнул:

— В отеле. Меня жена из дома вежливо убраться попросила.

Мной была выбрана тактика отрицания, потому что слишком хорошо знаю Мальвину свою. Если уверится в измене, ни за что не простит.

Катя резко голову вскинула, остро меня изучая, и с неожиданной силой в грудь толкнула.

— Что ты врешь мне! — и еще раз ударила. — От тебя за метр блядством несет! Ты воняешь бабой! — и всхлипнула натужно. — Тебя Ника до последнего ждала, а ты трахал кого-то, ублюдок!

Я схватил ее за руки, зафиксировал, пока ногти в ход не пошли. Одна уже постаралась пометить меня, не хватало еще с рожей исцарапанной людям показаться. Я в принципе не терплю рукоприкладства вне ринга и другим не рекомендую.

— Прекрати истерику. Я никогда тебе не изменял.

Лжец, гребаный лжец.

— Никогда? — Катя затихла, затем мягко высвободилась и ладонями нежно мое лицо обхватила. Смотрела пристально, в душе моей читала. Я не выдержал ее взгляда пронзительного, проникновенного, первым отвел глаза. Она коротко, зло хохотнула.

— Все с тобой ясно, Полонский, — и резко отшатнулась от меня. — Ты свой выбор сделал, — и демонстративно брезгливо руки вытерла о светлую ткань кашемирового костюма. — Уходи.

— Из моего дома меня же выгоняешь? — предостерегающе мягко спросил, проходя в обуви в свою гостиную, зная, что Катю бесит эта привычка.

— Отлично, — она кивнула согласно, — тогда мы уйдем.

— Никуда ты не уйдешь. Это наш дом, наша дочь, — я пружинисто поднялся с дивана, на который упасть успел, ноги забросив на винтажный журнальный столик, доставленный прямиком из Италии (нельзя с ним так, нельзя, а я делал, потому что мог!), и наступал на нее. — А ты — моя жена, — рядом остановился и за плечи Катю схватил, сжал крепко. — Я не отпущу тебя, не дам развод. Я люблю тебя, Катя. Понимаешь, люблю! Нужна ты мне!

Это звучало ни как признание или даже извинение, как факт, с которым ей смириться придется.

— Не смей! — Катя дернула плечом. — Мне противно рядом с тобой стоять. Проваливай туда, где ночь провел! — ее голос набирал обороты, звеня от первобытной ярости.

Я схватил жену, к себе прижал, характерный треск ткани оглушительно громко в гостиной, наполненной хриплым дыханием и борьбой, прозвучал. Я крутанул Катю в объятиях и грудь удивительной правильной формы, обрамленную французским кружевом в прорехе увидел. Потянулся жадно, сосок розовый сжал, не обращая внимания на протесты.

— Ненавижу тебя! Не смей! Предатель, мерзавец!

Я схватил ее за лицо, чтобы дергаться перестала. В рот язык пропихнул, хотел не слышать злых слов и правдивых обвинений. Хотел, чтобы любила и наслаждалась моей близостью, как еще день назад, когда руку мою трепетно сжимала.