По узкой тропинке, прочь, прочь, прочь! 
Словно гонится он за мной!
Словно сейчас поймает!
Возле ставка пусто, утро же раннее, даже рыбаков нет. 
Я без сил валюсь на траву и какое-то время просто дышу, успокаивая бешеное сердце. 
В горле все клокочет, и хочется кричать. И плакать. И…
Но, как всегда, ни звука. 
Только тяжелое дыхание со свистом вырывается из груди. 
А в голове… Сумбур полный. Кошмар. 
Потому что лишь теперь приходит понимание собственного идиотского поступка.

Да, Майка, ты – дура. И это официально. Чего так повела себя? Никогда голого по пояс мужика не видела, что ли? 

«Такого – не видела», - коварно пищит внутренний голос. Это забавно. Внешнего голоса нет, зато внутренний – ого-го какой разговорчивый!

Правда тут я в кои-то веки согласна с ним.

Закрываю глаза, и снова вижу мужчину. Огромного, сильного, как… Как… Как буйвол, вот! Он стоит возле колодца тети Мани и с размаху опрокидывает на себя ведро воды. 
И отфыркивается довольно. А вода льется по его смуглой коже, по шее бычьей, по груди, животу и ой… Руки у него перевиты мускулами, жилистые, крепкие очень. Твердые. 
И весь он такой. Твердый и горячий. 
А взгляд… Дикий. Напряженный, словно в душу целится. Убивает. 
Майка, ты – совсем с ума сошла в этой деревне. Невозможно же так! Невозможно, чтоб от вида полуголого мужика так крыло!
Это просто эффект неожиданности, испугалась… 
У тети Мани, вроде,   родни не осталось, а этот вел себя так, словно дома находится. Да и сама тетя Маня шаги мужские слышала и не удивилась. 
Значит, знакомый…
Родственник.
Интересно, как его зовут? 

Нет! Не интересно! Не интересно тебе, глупая Майка! Ты себя уже показала, проявила во всей красе, овечка заполошная. Правильно меня бабушка так называет, овечка и есть. 
Опять возвращаюсь к моему нелепому падению и побегу, переживаю его, стыжусь своего поведения. 
Открываю глаза. 

Высоко в чистом синем небе парит сокол, выискивает добычу. Слежу за ним взглядом и постепенно успокаиваюсь. Начинаю слышать другие звуки, которых раньше и не замечала, настолько все стук сердца перекрывал. 
Вот дятел долбит сосну, вот береза шумит, вот вода в ставке плещет… Тихо и спокойно. 
Легко. 
Привычно. 

Мая, приходи в себя. Тебе еще домой идти, к бабушке. Явишься розовая слишком или бледная, она переживать будет, отварами всякими поить… 
А от того, что болит сейчас, отвара нет. Не придумали. 

Гость у тети Мани, странный и чужой мужчина, уедет. А ты тут останешься. 

2. Вечера в деревне

- Вот вечно ты чего-то не так сделаешь, - ворчит бабушка, споро раскатывая тесто по столу. 

Ее сухие руки, натруженные, костистые, настолько ловко переминают белый, обсыпанный мукой пласт, что я не могу оторвать от них взгляда. Честное слово, гипноз какой-то… И даже ворчание ее кажется уютным. 

Она привыкла со мной разговаривать, как, наверно, многие одинокие люди разговаривают, например, с кошкой. Не ожидая ответа. Хотя я могу ответить. И я разумная, в отличие от животных. Ну, по крайней мере,  я надеюсь на это. 

Но обычно наше общение ограничивается ее пространными беседами и моими жестами: кивание, пожимание плечами, улыбка. 
Ей хватает. Мне тоже. 

- Я же тебе говорила, надо дождаться ответа от Мани, она должна мне мазь приготовить. Спину прихватило опять, ты же знаешь… 

Я выразительно закатываю глаза. 
Бабушка опять наогородничалась    и теперь ходит, недовольно проминая поясницу. Кто ей виноват? Могла бы меня попросить. 

- И нечего мне тут глазюки свои катать, - хмурится бабушка, шлепая тесто обратно на стол, - почему не дождалась? Убежала, заполошная, полдня где-то бегала! Куры в огород пробрались, поросенку надо дать, воды еще натаскать…