Джозеф постоял, постоял без движений и, чувствуя, что его спина моя ширма, молча закрыл калитку у себя перед носом. Мы молча развернулись, и молча пошли внутрь здания. В одной из пустых комнат молча сели, не зажигая света, и стали смотреть друг на друга.

Что же делать?

И вдруг Джозеф хитро так скосил на меня белки и спросил:

– А ты страха не боисься?

– В каком смысле?

– В самом прьямом. Страх не боисься? С крыси спрыгнешь?

– С крыши?.. – почесала я макушку. – Спрыгну. Если надо.

Дело в том, что двор посольства представлял из себя квадрат, одним углом выходящий на перекресток двух разных улиц. На одной улице здание посольства и официальная дверь с табличкой, на другой здание переходило в глухой и высокий забор, за которым супчики конторские стояли и меня ждали. Забор примыкал к гаражу, а гараж к стене жилого московского шестиэтажного дома. В данное время дом был на капитальном ремонте – от него сохранился лишь фасад. Окна были выбиты, а перекрытия все снесены или обвалились внутрь, наворотив на дне большую кучу мусора. Джозеф предлагал нам спуститься по веревке внутрь московского дома на эту кучу мусора – и заборами, заборами…в туман….

Потом он нашел на чердаке посольства толстую веревку, и мы навязали на ней узлы и полезли через лестничное окно на крышу. Стараясь не греметь, поползли по-пластунски по крыше. Это такой кайф в белоснежном костюме и в юбке ползать по крыше, я вам скажу!!! При этом на пузе у меня болталась под завязку набитая бабками сумка, а туфли пришлось держать в зубах.

Добрались, чуть дыша (я от страху), до выбитого окна и привязали веревку к перекладине. Рама была старая и подгнившая, но, если мы будем спускаться по очереди, должна была выдержать.

Первым полез Джозеф. Он ноги в проем перевесил и стал задницу проталкивать, а она не лезет. Ну, никак. У негров, почему-то, задницы здоровые, как у наших баб после пятидесяти. И вдруг рама как заскрипит на всю улицу, я от ужаса аж дышать перестала. По крыше распласталась. Дура! Нашла что надеть. В ночь только белое и надевают. Особенно в детективных фильмах. Когда шпионы бегают белыми приведениями между деревьями, а в них наши палят…

Но вокруг тишина… Только слышно, как у калитки менты в засаде над чем-то ржали. Наверно, решали, на что истратить премию за меня.

Джозеф сделал вторую попытку и вдруг повис на веревке. Белки его глаз медленно скрылись где-то внизу. Тогда и я приступила к движению. В кино хорошо смотреть на главного героя, который мужественно лазает по канатам взад-вперед. На самом деле все значительно хуже. Веревка резала руки, маникюр (и какой только дурак его придумал) застревал в каждом узле, туфли во рту намокли от слюны, которая выделялась в надежде на то, что это еда… Приземляясь на кучу мусора босиком, я еще и коленки содрала. В общем, стою на четвереньках на куче мусора, а под руками и ногами все время чувствуются огрызки стекла…

Но мы все-таки выбрались и выскочили на чей-то двор.

– Ой, мама, – выдала я шепотом, ноги у меня подкосились, и я села прямо на асфальт.

Джозеф взял туфли и надел на мои ноги. Выяснилось, что одну ногу я таки порезала. Оглянувшись, пришлось опять вспоминать маму – двор оказался закрытый! Со всех четырех сторон. Ну, каким матом ругаться? От обиды хотелось завыть. Слава богу, одна из сторон оказалась просто невысокой стенкой, вдоль которой стояли баки для мусора. Пришлось лезть еще и на баки. Со стены прыгали в кусты – мягче, но неприятнее…

Дальше была арка и, ура, выход на улицу.

На небе окончательно просветлело, когда мы, все в пыли и паутине, окровавленные и поцарапанные, вышли в самом центре моей столицы на зады Калининского проспекта.