– Блин! Вы что, одни воевали? А остальные что? Ленинградцы! Сталинградцы! Хрен собачий, что ли? Вон у нас Лидия Яковлевна, хоть и еврейка, а в пехоте, между прочим, Берлин брала! И всю войну на пузе проползла, с первого дня и до последнего! И вообще!!! Вы что защищали? Вот этот вот пустырь? Да кому он был нужен? Тоже мне, стратегический плацдарм!

Весь день мы промучились. То Кобзон отказался репетировать, заявив, что и так все знает наперед. То Казацкий хор где-то солиста потерял. То Украинский свои шаровары. То не довезли балалайки Русского Сибирского хора – и так до бесконечности…

Так, с грехом пополам, к вечеру концерт выстроили. Заканчивалась репетиция знаменитой в те времена песней «День Победы». Хорошая, между прочим, песня, Тухмановская. В исполнении звезды советской эстрады Льва Валериановича Лещенко.

Представляете? Сзади хор. Точнее, сводный хор в двести пятьдесят или больше глоток, впереди он. И вдруг на третьей строчке уже не поет, только рот разевает. Как рыба на воздухе. Фонограмма порвалась. Из Лидушки выскочило предынфарктное состояние! Она стала закатывать глаза…

А фонограмма порвалась очень неудачно. Если склеить, получается, что артист голосом споткнулся, целых три ноты проглотил. Так нам сообщил инженер по звукозаписи. Надо было принимать решение. Лидушка проглотила горсть таблеток и говорит:

– Мне еще как-то рано помирать, еще внука надо поднимать, позднего, Аркашку. Значит, поем!

Отправляем машину и московского администратора в аэропорт, на любой рейс в столицу. И чтоб к утру, как штык, был с запасной фонограммой.

Возвратились в город Анапу, разбитые вусмерть, особенно Лидушка. Я ее понимала, нелегко брать Берлин, особенно Новороссийский! Ночная прохлада успокоения не приносила. Лев Валерианович сидел у нас в номере, ждал. Водителя из аэропорта не видать, некому сообщить нам – улетел, не улетел? Один Бог знает. Наконец, к часу ночи, появился водитель, без администратора.

– Ура!!! Улетел! Можно было ложиться спать. – шепотом кричу я.

Лидушка с ног валилась, но как человек интеллигентный, не могла себе позволить выставить Лещенко за дверь. Я же, как человек неинтеллигентный, да еще и наглый приколист-пофигист, могла себе позволить у-сёё. И позволила:

– Уважаемый Лев Валерианович! А не пошли бы вы, родной, спать! Или хочешь увидеть Лидушкин хладный труп? Может, дорогим гостям надоели, таки, хозяева?

Утро выдалось таким же жарким, вчерашним. Не успело взойти солнце, а дышать было уже нечем. В одиннадцать ноль-ноль в дверь постучали. В ней нарисовался счастливый Лев Валерианович, а за ним выглядывал невыспавшийся, но такой же счастливый столичный администратор. Выезд в город Новороссийск был намечен на два часа дня (еще один, ну очень прохладный час на дню). Открытие мемориала – на пять. Лидушка решила не высовываться на эту жарищу, но я позволила себе сбегать в моря на пару заплывов, все полегче.

Программа дня выглядела так:

Вначале ветераны торжественно открывали памятник, затем молодое поколение нашей страны, в лице пионеров и школьников, возлагало венки и цветы, громко радуясь, озвучивало свои действия патриотическими стихами и поэмами. Тогда это литчастью называлось. Затем все передвигалось от мемориала к импровизированной сцене, сооруженной в ста метрах от него. Зрители рассаживались перед ней на стулья, точнее рассаживались только приглашенные ветераны и высокопоставленные гости, остальные жители города, опять же, громко радовались, стоя сзади на взгорке.

И начался концерт «Мастеров искусств» часа на четыре… Четыре часа нервов. Для нас с Лидушкой точно. А вдруг что-то опять: авдруг балалайки опять, авдруг машина где с Кобзоном, авдруг сарафаны у песни и пляски, авдруг сцена провалится…