И до Москвы, и до Берлина отголоски залпов отдельной батареи дошли очень быстро. Немцы начали настоящую охоту за БМ-13. Для захвата установок были сформированы специальные группы, забрасываемые через линию фронта. Забрасывали агентурных разведчиков. Изучали маршрут движения колонны с секретным оружием.

Через месяц, когда батарея действовала в районе Ельни, к колонне прибился «рыжий грузин». Юркий, любопытный, разговорчивый. Миномётчики сразу приметили: носит карабин, а шомпол от винтовки, длинный… На ногах стоптанные ботинки, обмотки. Стал заглядывать под брезент: что да как… Бойцам сказал, что отстал от своей части, что родом с Кавказа, грузин. А командир взвода боепитания Кузьмин возьми и окликни его: «Гамарджоба!»[18] Но тот даже не оглянулся. И сержант сразу всё понял: рыжие грузины бывают, но ты, парень, не грузин…Рыжего задержали, доставили в штаб дивизии, в Особый отдел. При обыске нашли небольшой фотоаппарат.

В одном из приказов немецкого командования, разосланного в середине августа в войска первого эшелона, говорилось: «Русские имеют автоматическую многоствольную огнемётную пушку. При захвате таких пушек немедленно сообщить…» В другом: «Войска доносят о применении русскими нового вида оружия, стреляющего реактивными снарядами. Из одной установки в течение 3–5 секунд может быть произведено большое количество выстрелов. О каждом появлении этих орудий надлежит доносить командующему химическими войсками при верховном командовании в тот же день».

Немцы поручили отслеживание маршрутов батарей БМ-13 (к тому времени их действовало под Смоленском уже несколько) химикам. И это не случайно. Дело в том, что свой Nebelwerfer они создавали для пуска химических снарядов. И, вполне вероятно, что появление на фронте советской установки для запуска реактивных снарядов большого калибра разбудил в них страх перед химической войной. За каждую захваченную установку немецкое командование обещало своим солдатам и офицерам Железный крест, повышение в чине и отпуск на родину.

Спустя два дня батарея капитана Флёрова мчалась по просёлочной дороге к Рудне. Фронт по периметру Смоленского сражения рвался от перенапряжения. И чудо-оружие, о поразительной мощи которого уже ходили слухи в каждой дивизии, в каждой роте и каждом окопе, направляли туда, где создавалось особенно трудное положение. После отхода 19-й армии от Витебска немцы продолжали давление вдоль шоссе Витебск – Смоленск. Их передовые части угрожали открытому флангу 20-й армии, которая прикрывала Смоленск. Командующий армией генерал-лейтенант П. А. Курочкин[19], в подчинении которого в те дни была передана секретная батарея, в составе своего резерва – 144-й и 233-й стрелковых дивизий и нескольких артполков – направил её в район Рудни. Именно там противник вклинился в нашу оборону наиболее опасно, угрожая прорывом и расчленением армии на две группировки.

Немецкие танки двигались так быстро, что тылы не успели подвозить горючее, и им пришлось окопаться, оседлав шоссе Минск – Москва. Окопанный танк с достаточным количеством боеприпасов – неприступная крепость для пехоты. А если их десятки, то они могут удерживать большой район.

После тщательной разведки и определения целей батарея капитана Флёрова накрыла этот район сотнями реактивных снарядов. В этот раз установки зарядили по максимуму – по шестнадцать М-13. И, не меняя позиции, а лишь корректируя направление огня, произвели три залпа. Впереди разлилось море огня, и бушевало оно несколько минут. Противник в панике отошёл, бросая боевые машины и тяжёлое вооружение. Стрелковые подразделения, которые тут же заняли немецкие окопы, шли по трупам. Позже стало известно: уничтожено до 400 солдат и офицеров противника. Дивизии резерва выровняли линию фронта, заняли выгодные позиции, и угроза флангу 20-й армии была снята.