Одна мелодия сменила другую, музыка сделалась громче. Дети и юноши, шагая на месте, соединили руки над головой, подняли и опустили. Мальчишки ударили в барабаны. Вышли, встали за спинами детей вполне взрослые дяди и тети, одетые в белые рубашки и голубые комбинезоны на бретельках, подпоясанные блестящими поясами, на головах – синие пилотки. По задумке – это молодые рабочие, строители коммунизма, но сейчас они, чистенькие и свежие, больше похожи на бортпроводников международных рейсов. Молодые люди махали букетиками цветов, маршировали и улыбались.

Появился певец Лев Лещенко, торжественный, в темно-синей тройке и лаковых туфлях. Стройный, малопьющий, – не даром в прошлом году премию Ленинского комсомола получил. Его бархатный баритон завораживал, а взгляд, устремленный куда-то в даль, за невидимый горизонт, казался твердым и романтичным:

Сверху посыпалось конфетти. Голос певца окреп. Юноши и девушки затопали так, что поднялась пыль, а деревянный настил сцены стал мелко подрагивать. Руки с цветами взлетели вверх, свет замигал разными цветами. Песня закончилась. Молодые люди принялись хором скандировать три слова: Ленин, партия, комсомол. За сценой заработали два больших, почти в рост человека вентилятора, такие применяют в кино, на съемочных площадках, когда нужно показать порывы ветра или даже ураган. Потоки воздуха подхватили и подняли вверх конфетти, лица строителей коммунизма, подставленные ветру, выглядели живо, мужественно. Молодые люди маршировали, махали цветами, скандировали "Ленин, партия, ком – со – мол" с таким искренним чувством, что членам комиссии не сиделось на месте. Они елозили в креслах и беззвучно шевелили губами: Ленин, партия, ком – со – мол…

Но вот музыка смолкла, яркий свет убрали, певец и юные танцоры ушли. Борис спустился вниз и занял свое место во втором ряду. Финал концерта смотрелся красиво, динамично, действие было наполнено смыслом. Члены комиссии, видимо, готовились целый день, до самого вечера, обсасывать каждого исполнителя, каждую ноту, каждое слово. А тут им предъявили качественную продукцию, идеологически правильную, и трудно что-то изменить, да и нужды в этом нет. Все сделано на высоком идейно-политическом уровне, даже выше.

Поднялся председатель комиссии Феликс Сазонов, такой гладенький, прилизанный мужчина, с черными усиками, похожий на эстрадного конферансье:

– Ну, удивили, комсомольцы, – выдохнул он. – Одно слово – молодцы… Все хорошо. Но есть замечание. Всего одно. На сцену выходят танцоры, одетые в комбинезоны. Красивые парни и девушки. А почему бы нам к артистам не добавить реальных комсомольцев. Парочку строителей, парочку заводских рабочих, сельских девчонок. Чтобы симпатичные, статные… Из интеллигенции тоже надо. Ну, тут я подумал. Сам могу рекомендовать достойного кандидата. Вот Борис пусть и выйдет. Образцовый работник, семьянин, служил в армии, работал в уголовном розыске. Сейчас на высокой комсомольской работе в ЦК ВЛКСМ. На таких парней надо равняться. На них комсомол держится. А какой красавец, любому артисту сто очков форы даст.

Какая-то старушка, – ответственный работник Министерства культуры, – оглянулась назад, улыбалась Борису, затрясла кулаком с поднятым кверху большим пальцем. Вокруг ее тонкой шеи почему-то был повязан красный пионерский галстук.

– И пусть выходит, – сказала она. – Это хорошая идея. А мальчик и вправду красивый… Ой, красивый. Ты женат? А то в миг женим.