– Не горячись Жан, нам надо взять с собой продовольствие. У нас мало людей, и не все наши корабли, смогут угнаться за Морганом.

– Мердё, мердё, мердё, хорошо брат, сколько кораблей взял с собою Морган?

– Люди говорят, что он уплыл во главе трёх шлюпов. И многие англичане тоже недовольны разделом, но они не поплывут за ним в погоню.

– Да это ясно, Пьер, но нам надо собираться, мы и так, потеряли много времени.

– Да, пойду собирать своих людей, а ты Жан, можешь забрать вон тех двух засратых пленников. Их бросили, а может, забыли взять с собою англичане, это будет для тебя, хоть какой-то компенсацией убытков.

– Пюте! Зачем они мне нужны?

– Я слышал, что мальчишка сын навигатора, он может быть тебе полезен! Ну, или, по крайней мере, ты можешь использовать их в качестве юнги и палубного матроса, либо трюмных рабочих, для откачки морской воды.

– Хорошо, спасибо тебе брат за совет, мы отправляемся немедленно!

– Удачи!

– Удачи!

После того, как от нас отказался Гнилой Билл, а потом и вовсе уплыл вместе с Морганом, нас избитых и ослабевших от бурно проведённой не по нашей вине ночи, погнали пинками на корабль одного из французских капитанов. Им оказался Жан Ле Гаскон «Гасконец», называвший себя честным флибустьером. Этот был относительно новый десяти пушечный шлюп испанской постройки, захваченный у испанцев.

Нас особо никто не спрашивал, подошли и спросили.

– Как вас зовут испанцы?

– Падре Антонию и кабальеро Эрнандо.

– Да нам насрать, как вас зовут! Ты падре, здесь больше не падре, а будешь нам парить мозги «небесный лоцман», то пойдёшь к морскому дьяволу, а твой череп, послужит эскизом к нашему новому парусу. Будешь зваться Хуаном, а ты «ба» (мелкий) до кабальеро ещё не дорос и до юнги тоже. А потому будешь…

Француз задумался, а это был квартирмейстер Гасконца, и он всё никак не мог подобрать подходящей клички для меня.

– Так, я слышал, тебя звали – Восемь реалов! Но сейчас ты больше стал похож на полреала, а потому, будешь… Ты же родился здесь в Испанском Мейне?

Где уж родился Эрнандо, я и сам не знал, а потому машинально ответил.

– В Москве я родился!

– Где, где, – не понял француз, потом разозлился, – будешь квакать, голову отрублю! Где родился, я спрашиваю? Отвечай?!

– В Панаме, грёбанный ты урод, и твой рот, хотелось бы натянуть на… бутерброд, – не выдержал я, и после слова Панама, добавил от себя по-русски.

Последние слова француз не понял. Не разбираясь, что я ему сказал, он наотмашь хлестнул меня рукой, отчего моя голова метнулась вправо. В голове гулко прогремела колокольным набатом затрещина, и я упал на задницу.

Квартирмейстер, расхохотался от увиденного.

– Ты гачупин, придержи свой язык за зубами, а не то я его сильно укорочу! – и он достал из-за пояса свой нож и провёл им по своему давно не бритому кадыку.

Подумаешь, какие мы крутые, одним взмахом, насрём в семь унитазов махом, – думалось мне от мрачных перспектив. Надоело уже дрожать и бояться. Каждый, чуть что, сразу за нож хватается! Даргинцы что ли через одного. Заманали уже своими угрозами. Перед моими глазами мелькнул образ кладбища с крестами до горизонта, на каждом из которых, красовалось имя и слово «пират».

В голове шумело, а перед глазами мелькали круги и это после того, как нас вчера дважды избили. Добрые флибустьеры, благородные флибустьеры, любвеобильные флибустьеры. Стоп! Это уже лишнее, как бы не сглазить! А то, от этих грязных, диких, и вонючих мужланов всё можно ожидать, в том числе и педофилию. Эх, угораздило же меня, попасть в тело подростка!