Полукикин. Столько достойных, Джон!.. Да среди моих друзей даже… Моей, Джон, молодости друзей… А ты и не знаешь… Вон твой музей открыть хочет… у нас, в России… здесь. Он даже в Англию к вам ездил, чтобы на твой дом посмотреть… Кирпич привез… Украли потом…

Федор Кузьмич. Кто украл?.. Какой кирпич?..

Полукикин. От твоего дома кирпич, вот какой! Он из Англии привез, а у него украли потом!..

Федор Кузьмич. Знать не знаю никаких кирпичей и знать не желаю.

Полукикин. А другой писателем стал, романы пишет, мемуары о нашей рок-юности… Меня однажды упомянул… А тебя-то! – на каждой странице!.. Ну не на каждой, конечно, но… ты, Джон, знаешь, кто ты?..

Федор Кузьмич. Не джонь!

Полукикин. Если б он тебя живым увидел… как я… Джон, я даже представить себе не могу!

Федор Кузьмич. Я книг не читаю, Петрович. Я Федор Кузьмич. О душе подумай, Петрович. Не о том думаешь.

Полукикин. Почему же ты именно мне раскрылся, Федор Кузьмич?.. когда столько достойных вокруг? А я? Кто я? Один из толпы – и только. Ну разве что ближе других к яме подошел. К самому краю. И – навернулся.

Федор Кузьмич. Много званных, мало избранных. Знаешь, кто сказал?

Полукикин. Догадываюсь.

Федор Кузьмич. И не воздвигайте мне храма! Так всем и передай, скажи, что мое последнее слово. Скажи, что я приснился тебе. Тебе – поверят.

Полукикин. Джон, не поверят.

Федор Кузьмич. Должны поверить, Петрович. (Встает.) Спасибо тебе за приют. Мне дальше пора.

Полукикин. Не уходи, ДжОн. Останься. Живи здесь. Я тебя пропишу.

Джон Леннон смеется.

Ты не думай, что сын против. Он против. Но это моя квартира. Что хочу, то и делаю.

Федор Кузьмич. Славный ты человек, Петрович. Люб ты мне. Не поминай лихом.

Полукикин. А если и против – ну и что?.. Я тебя могу вместо себя прописать… А сам выпишусь. Какая ему разница, я или не я?!. Ему лишь бы один был прописан… Пойду по свету, ДжОн. Вместо тебя! А ты здесь оставайся.

Федор Кузьмич. Вместо меня никак не получится. Нет, Петрович, каждому свой удел. Твое место здесь.

Полукикин. Джон, скажи, я – странноприимец, да? Я – пристанодержатель? Я – ваш? Я ведь с вами, да?.. Ведь если есть бегуны, или как вас там… должны же и эти быть… пристанодержатели, да, Джон? Ну, хочешь, я паспорт выброшу?

Джон Леннон качает головой.

Хочешь, Федор Кузьмич, я от имени своего отрекусь, от прошлого отрекусь – от всего своего? Буду Гордеем Матвеичем… Нет! Диком Джеймсом! Ты только скажи!

Джон Леннон качает головой.

Хочешь, Джон, от тебя отрекусь?

Пауза.

Скажешь – отрекусь! Честное слово!..

Федор Кузьмич. Вот когда ляжешь, да так, что ни одна живая душа знать не будет, где костьми лег, кроме волка серого, ворона чернокрылого да гада овражного, вот тогда и решишь про себя, был ли ты наш или не был, – при прочих немаловажных условиях, о которых я не в праве тебе сейчас говорить в силу эзотеричности исповедуемого мною учения.

Звонок в дверь.

Полукикин. Джон, это Валя Мороз, радиожурналист, она у меня интервью не добрала, сын помешал.

Федор Кузьмич. Не успел – опять в кладовку придется. (Прячется в кладовку.)

Полукикин открывает дверь, впускает… сына.

Виталий Витальевич. Привет, отец.

Полукикин. Давно не виделись. В чем дело? Что забыл?

Виталий Витальевич. Как же ты приветлив, однако!.. Пришел борщ снять с плиты. Ты не можешь, я тогда не подумал.

Полукикин. Почему не могу? Я все могу. Напрасные беспокойства, Виталий Витальевич.

Виталий Витальевич. Вот как… (Удивлен.) Ну и как – вкусный?

Полукикин. Сносный. Видишь, две тарелки съел.

Виталий Витальевич