Недавно среди смоленских материалов была опубликована еще одна до сих пор неизвестная начальная песня с очень странным для подблюдных песен текстом, однако тоже посвященным хлебу и вместе с тем содержащим брачные мотивы, что роднит его с песенками, сопровождающими сбор колец:

В этой песне, в отличие от всех прочих подблюдных песен, содержащихся в СМЭС, нет традиционной закрепки «Кому поем – тому с добром, Кому сбудется – не минуется». Точно так же и в подблюдных песнях, опубликованных Семевским и Станиловским, начальные песни, посвященные государю и правительству, закрепок не имеют. Последними сопровождаются только песни с предсказаниями каждому из участников гадания.

Земцовский проницательно заметил, что подблюдное гадание начиналось с «хлебной песни» – величальной хлебу как живому существу, – с песни, не имеющей отгадки» [Земцовский 1970: 16). И действительно, любая слава высоким персонам, которые достаточно цитированы в данной работе, отгадок не имеют. Поэтому не имеют такие песни и закрепок, напоминающих формулу «ключа» в заговорах[36].

4-в. В самых свежих записях подблюдных гаданий прелюдия не отмечается – возможно, тому виной выше обрисованное поверхностное представление о стихийности таких гаданий, взявшее верх в отечественной этнографической литературе и влияющее на полевую собирательскую работу. Однако, как свидетельствуют изложенные факты, еще в начале XX в. собиратели-этнографы отмечали ритуализованный пролог к подблюдным гаданиям, когда совершались действия над символическими предметами, имеющими обобщающее значение и не используемыми для персональных предсказаний.

5. В довершение необходимо еще указать, что помимо фиксированного начала подблюдные гадания имели и заключительный раздел, также выделяющийся во что-то отдельное. Их финалом становился сбор в рукав снега с месивом из зерен овса и угля (Козельский уезд) или разбор кусочков хлеба, если это действие откладывалось на конец гаданий (Иркутская губ. и др.) Особые действия были связаны и с последним предметом, оставшимся в шапке или в блюде – предмет этот называли завалень. На него вообще не гадали. Но в Белозерье ему предназначалась самая плохая песня, навлекающая большую беду [Мехнецов 1985: 107].

Однако совсем не таким жестоким, а более гуманным было действие с последней оставшейся драгоценностью в гаданиях в Иркутске: «Последнему, когда оставалась одна вещица, пели свадебную песню “Дорогая моя гостейка”, и кольцо катили по полу, загадывая, в какую сторону покатится оно: если девушке покатится к дверям – к замужеству, мужчине – к дороге» [Авдеева 1837: 59].

Проделанный обзор позволяет увидеть, что в подблюдных гаданиях вырисовывается более развитая процедурная сторона, чем то можно себе представить из, так сказать, среднестатистических их описаний, заполонивших наши учебники и хрестоматии по фольклору. Эти описания порождают следующие в том же духе, поскольку по тем пособиям обучаются новые собиратели фольклора. И здесь уместно вспомнить, что писал о подблюдных гаданиях В. Я. Пропп в своей книге «Русские аграрные праздники». Он отрицал какую-либо преемственность между русскими подблюдными и античными жреческими гаданиями, представляющими собой, по его словам, государственное мероприятие. Но, по его мнению, «совершенно несомненно, что у древних славян имелись кудесники, что гадания до некоторой степени были организованы и регламентированы» [Пропп 1995: 117]. Написано это в абзаце, начинающемся фразой: «Подблюдные песни составляют часть святочных гаданий…» [там же]. Изложение автора в этом абзаце, к сожалению, сбивчиво, незаметно перескакивает от подблюдных гаданий к святочным гаданиям вообще. Но, думается, вспоминая об античных храмовых гаданиях, автор «Русских аграрных праздников» имел в виду как русскую их параллель, прежде всего, подблюдные гадания. К ним, полагаю, относились его слова о некоторой организованности их под чьим-то руководством. В этом и состоит та его гипотеза, которая исследована в настоящей работе. Предложенное исследование, как представляется, показывает справедливость пропповской научной посылки, поскольку осколочные свидетельства подтверждают, что русские подблюдные гадания не были стихийно коллективными, но проводились лицами, за которыми в силу их статуса была закреплена роль руководителей. Притом эти гадания имели определенную последовательность действий, не просто регулирующих мантику, но создающих определенный антураж ритуальности, ибо тот же принцип трехчастного структурирования времени – вход, свершение, выход – организует театральный, литургический и прочие континуумы подобного плана.