Схватил его за грудки, вытащил из багажника и посадил рядом с машиной. Похлопал по щекам. Он начал приходить в себя, что-то зашептал. Я наклонился ближе.

– Ка… Клаус…

– Клаус? Тебя зовут Клаус?

– Фобрр… – выдохнул он и захрипел.

Клаус. Фобр. Клаус…

– Клаустрофобия?!

Голова парня опустилась на грудь: то ли кивнул, то ли окончательно обессилел. Клаустрофобия! Боязнь закрытого пространства… А я вёз его в багажнике. Чего сразу в гроб не запихал?

– Сейчас. Сейчас что-нибудь придумаю.

Я огляделся по сторонам. Вытаскивать его на улицу в таком состоянии было небезопасно. Хоть район и пустынный, но один случайный прохожий мог всё испортить. А где ещё в здании я найду открытое пространство? Мой взгляд упал на шахту лифта. Ну точно!

– Потерпи. Сейчас.

Я подхватил парня под руку и повёл, вернее поволок на себе к лифту. Второй этаж, третий, четвёртый… Пятый этаж – выход на крышу. Я вытащил парня на свежий воздух и прикрыл за нами дверь. Сначала пытался усадить его около вентиляции, но ему было плохо, он не мог сидеть сам. Пришлось сесть и уложить парня рядом, подопнув под него лист картона, чтобы он не застудил себе ничего. Парень дрожал, и я накинул на него свою куртку. На улице было прохладно, но ему нужнее. Вскоре парень прекратил дрожать, а его дыхание выровнялось.

– Ты как? – спросил я, трогая его за плечо.

Он помотал головой и ничего не ответил. Понятно, надо дать время. Я прислонился спиной к коробу вентиляции и посмотрел наверх. Над нами расстилалось бесконечное небо Нью-Йорка. Ближе к центру города мерцание звёзд растворялось в свете, поднимающимся с улиц, но здесь, на окраине, блестящие огоньки были видны куда лучше. Так красиво… Я уже и забыл, когда последний раз смотрел на небо. Хорошо, что появился повод сделать это снова.

Опустил взгляд на парня. Моя рука лежала у него на плече, а большой палец касался щеки. И ничего не происходило. Он был жив. Я провёл пальцем вверх-вниз. Тепло. Такое невероятное чувство – простое человеческое тепло. Когда чувствуешь его каждый день, забываешь, насколько оно приятное. Я поднял руку и дотронулся щеки ладонью. По телу побежали мурашки. Сколько лет я не испытывал этого. Так… Тепло… Пальцы перебрались под подбородок.

Парень мотнул головой, сбрасывая мою руку, и сел.

– Ты чего? – буркнул он.

Голос у него был тихий, но при этом мелодичный. Как у гитары, если струну пальцем придерживаешь. Парень поёжился, натянул куртку на плечи, запахнулся плотнее и осмотрелся.

– Мы где? – спросил он, шмыгнул носом и потешно подтёр нос запястьем.

Я смотрел на него и молчал. Рассматривал того, кто не умирал от моего дара. Профиль точёный, словно из мрамора. Лицо светлое, почти белое. Не знаю, может это из-за приступа? Локоны золотистые, как у ангелов на церковных витражах, и завитые, будто он только что из парикмахерской. Тонкие губы плотно сжаты.

Парень оттолкнулся от земли, попытался встать, но покачнулся и завалился обратно. Снова шмыгнул носом, устроился удобнее и затих.

– Чёрт! Не прошло ещё, – проворчал он вполголоса.

Мне захотелось снова к нему прикоснуться. Он остался после этого жив. Интересно, как такое могло случиться? Я хотел узнать это… И хотел снова почувствовать тепло.

– Твоя куртка? – спросил он.

Я кивнул. Парень покосился на меня, в его глазах плясали задорные бесенята.

– Подаришь?

– Нет.

– А-а, значит, говорить умеешь. Я уж думал, дар речи потерял, как меня увидел. Так пялишься. Ты это… Ты сразу знай: я не гей. Я с тобой спать не буду.

– А кто тебе сказал, что я гей?

– А чего тебе от меня надо?