Хатов, между прочим, в газетку посматривал.
– Во! Адмирала Колчака, пишут здеся, надо всенародным диктатором сделать, чтобы он всем нам деру задал хорошего.
– Черноморцы у него, – сказал котельный с браслетом, – сырком в маслице катаются. Жри – не хочу! Добавку за борт отрыгивают.
– Хохлы там. Они привыкли. Сало с салом. Хутора имеют. Хозяйственные. Коли кто в дезертирство ударится, так обязательно пушку или пулемет до жинки прут… в хозяйстве все сгодится!
Явился главарь кронштадтских анархистов.
Очевидец пишет:
«Черный длинный плащ, мягкая широкополая шляпа, черная рубашка взабой, высокие охотничьи сапоги, пара револьверов за поясом, в руке наотмашь – винтовка, на которую он картинно опирался. Не помню лица, только черная клином борода всем врезалась в память. Карбонарий! Заговорщик!»
– Пить хочу, – сказал он голосом капризного ребенка.
– Не дать ли, миляга, водички из-под крантика?
– Ходят по миру злостные слухи, – отвечал главарь, – что в мире существует такая жидкость – вода, которую употребляют обычно для стирки белья. Но мы ведь не белье стирать собрались…
Ему налили денатурату, и он успокоился. Поправил шляпу:
– Пошли! С песнями…
За князем Кропоткиным, ученым с мировым именем, человеком чистейшей души и сердца, волочился шлейф грязной накипи. Он уже знал по газетам и слухам, какие появились у него «последователи» на родине, и сердито посматривал в сторону декольтированных матросов…
Князь сказал им:
– Анархизм совсем не то, что вы думаете. Надо вам учиться. На одном мне свет клином не сошелся. Без знаний не будет свободы!
– Да мы знаем… мы же читали, – ответил ему Хатов.
– Вы и мою «Пошехонскую старину» читали?
– Ну как же! Только ее и прорабатываем.
– А мою книжку «Господа Головлевы» тоже читали?
– С нею и спать ложимся. Почитай, у каждого под подушкой.
«Историю одного города», выяснилось, они законспектировали.
– Врете! – И князь пошагал от них прочь.
Анархисты шли за ним, поплевывая семечки.
– Дурит старикашка. Цену себе набивает. Не на таких напал…
В зале ожидания вокзала Кропоткин встал на лавку и заговорил с вокзальной публикой, как говорят люди сами с собой:
– Я глубоко верю в образование безначального коммунистического общества. Верю в организацию коммунистических общин в крестьянстве. А сейчас России надо лечь костьми, но – никакого братания с гуннами и вандалами… Где же слава Плевны?
Мимо него таскали мешки спекулянты и перли на перроны дезертиры с винтовками, визжали бабы… Плевать на Плевну!
3
Балтика своим крылом задела и солнечный Севастополь. Большевики-балтийцы переломили черноморцев на митингах – в их же базах! Черноморский флот развернулся на борьбу с контрреволюцией, и пришел последний час Колчака. По каютам эскадр гремели выстрелы – не убивали, нет, это офицеры сами кончали с собой.
В этот последний свой час Колчак сбросил маску демократа. На флагмане «Георгий Победоносец», вокруг которого собралась эскадра, покраснев от натуги, Колчак кричал в мегафон:
– Вы не свободные граждане, а бунтующие рабы. Вас не вразумить словами – вас надо стрелять как собак!
Эскадра ревела:
– За борт его! Эй, на «Георгии», – хватайте за ноги…
Флаг Колчака дрогнул, сползая вниз по мачте броненосца.
– Сдать оружие, – приказали ему.
Колчак выхватил свою саблю, сломал ее на колене и обломки вышвырнул за борт. Сбежав с мостика, прыгнул под капот катера, и мотор сразу заторкал, быстро доставив его на Графскую пристань. Придя домой, он сказал жене:
– Соня, моя карьера сегодня кончилась навсегда.
– Нет, – ответила жена. – Ты посмотри, что пишут о тебе в газетах: тебя прочат в диктаторы всей России…