– Сколько приняли топлива? – спросил его Артеньев.

– Недобрали тридцать тонн. Сосали до тех пор, пока с днища баржи не полезла грязь через фильтры.

– Кстати, почты не было? Газет? Что на фронтах творится?

– Газеты изолгались, – сказал Дейчман. – Впрочем, мы не скорбим от поражений и не ликуем от побед: источник наших настроений – дадут нам водку или нет? А ты чего грустен?

– Да так… не пойму сам. Между прочим, я сегодня «Под двуглавым орлом» встретил одну женщину. И не выходит она у меня из головы. Даже читаю вот, а… думается о ней, вспоминается!

– Вопрос первый, – сказал Дейчман. – Чья она жена?

– Не хочу тебя смешить, Леончик, но… Так и быть, можешь смеяться: она служит кельнершей в этой кондитерской.

– Значит, не графиня… та-а-ак. – Разумный Дейчман рассуждал слишком разумно: – Офицерский корпус его величества имеет свои жестокие законы. Если Бискупскому не простили женитьбы на знаменитой Вяльцевой, то… пусть эта кельнерша останется между нами. Мне сказал, как другу, и больше никому не сигналь.

Артеньев смущенно отшутился:

– Но я же не собираюсь жениться. Просто интересная женщина… Чего ты хочешь? И вообще, милый, вокруг этой дамы, как я догадываюсь, поставлена густая дымзавеса таинственной неизвестности.

– Тебя, чернокнижника, надобно просветить, – сочувственно заговорил механик. – Вон мичман Кара-Динжан с угольного «Разящего». Списали его вчера на берег с дымом, с треском и ужасной копотью.

– За что списали?

– Люэс… Не признается, под каким «Орлом» он его сцапал – под двуглавым или… Но люэс местный. Либавского происхождения. Так что будь здоров, Сереженька, и бросай свою кельнершу, пока не получил пробоины ниже ватерлинии…

Эсминец сильно качнуло на волне, разведенной близко прошедшими тральщиками. Свежий ветер раздул пузырем шторы над иллюминатором. Дейчман кивнул наверх – к стальному подволоку, над которым размещался салон командира.

– А эта кайзерина… там? – спросил со значением.

– Да. Между нами говоря, я не понимаю Карла Иоахимовича. Как можно продолжать супружескую жизнь, если ему отлично известно, что жена его состоит в распутинском окружении?

– Это ты не понимаешь. А есть люди, для которых карьерные соображения дороже святости семейного очага. Ты посмотри, – сказал Дейчман, – какие хваты обретаются в штабе Эссена? Однако Эссен не дает им ходу дальше каперанга. А наш фон Ден скоро получит черного орла на погоны… А может, и аксельбант привесит.

– Ну, это слишком! Еще бы перо ему вставить и посадить с женою на крышу трамвая…

Дейчман поднялся, зевнув:

– Ладно. Пойду. Мне снова не спать – две трубки потекли в третьем котле. А с нашей командиршей будь настороже. Помни, что у нее имеется еще кузен, барон Фитингоф, который на «Гангуте» сейчас матросам гайки завинчивает… Понял?

– Боюсь, плохо кончится, – ответил Артеньев обеспокоенно. – На флоте есть только одна гайка – это долг перед отечеством, и вот эту гайку я согласен завинчивать до упора. Но если я вижу, что матрос расхристался, так это я как-нибудь переживу. В конце концов, люди устали от войны. Не желает матрос бушлат на себе застегнуть – ну и черт с тобой, не застегивайся!

– Я тоже такого мнения, – согласился инженер. – Но это мы… мы с тобой воюем. А есть корабли, с которыми возятся, как нищий с писаной торбой. Их прячут от врага, но показывают царю! Там все гайки уже пришли в движение. И матросы от этого воют…

Артеньев раньше времени лег спать. Задремывая, он слышал возглас с палубы: «Почта пришла!» Еще разок вспомнил он красивую кельнершу – всю в кружевах, пахнущую миндалем… Заснул крепчайше – под яростное фырканье виндзейлей, под гнусавое сипение магистралей, в артериях которых корабль неустанно качал горючее, пар, воду горячую, воду забортную.