– А, Уилл Генри! Прекрасно, прекрасно! – воскликнул констебль Морган ласково, переступая через порог, за который его не приглашали. – Где Доктор Уортроп? Мне надо с ним поговорить.

Неожиданное появление городской полиции, казалось, нимало не встревожило Доктора.

– Что случилось, Роберт? – спросил он ровным голосом. Его абсолютное спокойствие было контрапунктом очевидно взволнованному и тревожному возбуждению констебля.

– Омерзительное, отвратительное происшествие! – воскликнул констебль; слюна повисла у него на кончике усов. – Иначе не скажешь! Ужас! Я не сталкивался ни с чем подобным за все годы моей службы!

– Но, похоже, вы полагаете, что я могу помочь.

Констебль кивнул, дернув головой.

– Произошло кое-что из ряда вон выходящее, – выдохнул он. – Вы должны это увидеть немедленно.

Несколько минут спустя экипаж констебля уже летел на полных парах по булыжной мостовой Нового Иерусалима. Доктор и констебль повысили голоса, чтобы перекричать скрип колес, стук подков и свист ветра, врывающегося в открытые окна.

Констебль был весь на взводе; Доктор оставался бесстрастен.

Вопросы сыпались один за другим, ритмично барабаня по мозгам.

Доктор:

– Когда доложили о преступлении?

Констебль:

– Утром, на рассвете.

– Свидетели?

– Да. Один свидетель – единственный выживший. Пока я не увидел место преступления собственными глазами, я думал, что он не только свидетель, но, возможно, и преступник. Его рассказ так нелеп, что явно не может быть правдой.

– Вы арестовали его?

Констебль кивнул, нервно вытряхивая трубку. Сидя рядом с ним и прижатый к нему на повороте, я не мог не различить исходящий от его одежды запах – слишком узнаваемый в последнее время запах крови и смерти. Его не отбивал даже аромат табака.

– Мы до сих пор держим его под арестом, – сказал констебль, – ради его безопасности, Доктор Уортроп. Не по обвинению. Как только я увидел место преступления… Нет человека, способного совершить такое. И я подозреваю: то, что увидел свидетель, совершенно лишило его рассудка.

– Что он увидел?

– Пусть он сам расскажет. Но то, что я увидел в доме, полностью совпадает с его рассказом. Это… не выразить словами, Уортроп, не выразить словами!

Доктор больше не задавал вопросов. Он смотрел в окно на весенний пейзаж, на залитые солнцем холмы и луга, на зацветающие деревья.

«Они нашли старика – или то, что от него осталось, – и остатки трупа девушки, – подумал я. – Интересно, Доктор тоже так считает? Похоже, мы снова едем на кладбище».

Я удивился, когда экипаж свернул на небольшую улицу, уходящую в сторону от старого кладбища. Западная стена кладбища была уже в поле зрения, но экипаж замедлил ход и остановился перед одним из домов в конце улицы. Солнце припекало все сильнее, и легкий ветерок дул сквозь открытое окно. Этот ветерок отогнал тошнотворный запах, исходивший от констебля. Из окна повеяло жимолостью, и я глубоко и с удовольствием вдохнул свежий воздух.

Но передышка оказалась недолгой. Мы въехали на холм. Уортроп спрыгнул на землю прежде, чем кеб окончательно остановился. Больше из чувства долга (все-таки мои услуги были для него незаменимы), нежели из желания поскорее увидеть то, что констебль назвал «омерзительным, отвратительным происшествием», я последовал за Доктором. Перед нами на вершине холма стояла церковь, а прямо рядом с ней – каменный дом пастора с двускатной крышей. Клумбы полыхали весенними цветами – белыми, розовыми, голубыми и золотистыми. У входа в дом стояли два вооруженных охранника. Завидев нас, они опустили пальцы на спусковые крючки винтовок, пока не заметили, что с нами идет констебль. Однако, признав Доктора, они снова изменили настроение и принялись бросать на него мрачные взгляды, полные подозрения и страха: Уортропа не очень-то любили в Новом Иерусалиме. Живи мы в другую эпоху, я не сомневаюсь, его бы сожгли на костре как колдуна.