– Она делает все, что положено доброй жене, и ему не в чем ее упрекнуть, но он в разладе со всеми, даже с самим собой. Он все ждал, что сын к нему вернется, повинится и получит свое наследство, а тот и не подумал – вот господин и серчает.

Кадфаэль удивленно обернулся к нему:

– Ты хочешь сказать, что он передал свой манор аббатству в обход этого юноши? Но по закону он не мог этого сделать. Ни один монастырь не принял бы такого вклада без согласия наследника.

Эльфрик покачал головой и пожал плечами:

– Это не родной его сын. Он сын его жены, от ее первого брака, и потому не может претендовать на наследство. Правда, господин составил было завещание, в котором объявил его наследником, но нынешнее соглашение с аббатством свело это завещание на нет или сведет, когда грамота будет скреплена печатью и заверена подписями свидетелей. Так что по закону паренек ни на что рассчитывать не может. Рассорился с отчимом и теперь останется без обещанного манора – вот и весь сказ.

– Да чем же он заслужил такую немилость? – спросил Кадфаэль.

В ответ Эльфрик неодобрительно поежился. Он казался худощавым, но Кадфаэль заметил, что плечи у него широкие и крепкие.

– Паренек молод да своеволен, а господин мой стар и раздражителен, не привык, чтобы ему перечили. Ну и мальчонка ему под стать, коли упрется – с места его не сдвинешь.

– И что же с ним нынче сталось? Я слышал, что вы в доме вчетвером живете.

– Ну, малец кланяться не станет, все одно что мой господин. Он удрал из дому и теперь живет с семьей своей замужней сестры да учится там ремеслу. До последнего времени господин все надеялся, что тот прибежит поджав хвост, да только зря. И не дождется он этого, помяни мое слово.

Кадфаэль подумал, что из-за всей этой истории больше всех страдает мать лишенного наследства юноши, и посочувствовал женщине, которой приходится разрываться между двумя близкими людьми. А старик, может быть, уже и жалеет, что в сердцах принял такое решение. Монах вздохнул и вручил Эльфрику пучок мяты: высушенные на летнем солнышке стебельки не утратили ни своей формы, ни цвета и оставались зелеными, почти как свежая мята.

– Твоей хозяйке надо будет самой их измельчить. Когда траву сушишь целиком, лучше сохраняется аромат. Если ей еще потребуется, дай мне знать, и я для нее накрошу, но сейчас не стоит заставлять ее ждать. Может, твоей хозяйке удастся потрафить мужу, а это и ему, и ей будет на пользу. И тебе, кстати, тоже – добавил Кадфаэль и легонько похлопал Эльфрика по плечу.

Худощавое лицо парня дрогнуло, и по нему как будто скользнула улыбка, но улыбка горестная и безнадежная.

– Вечно вилланы – козлы отпущения, – неожиданно вырвалось у него. Торопливо поблагодарив монаха, Эльфрик устремился к выходу.

С приближением Рождества многие шрусберийские купцы и владельцы окрестных маноров начали вспоминать о душeе и, дабы замолить грехи и показать себя добрыми христианами, не входя в большие расходы, делали обители скромные подношения. Оттого-то под Рождество обычно скудный монашеский стол скрашивали редкие лакомства – мясо и дичь. Братьям перепадали и медовые пироги, и сушеные фрукты, и цыплята, а то и олений окорок. Благодаря этому святой праздник превращался чуть ли не в пиршество, и монахи не видели в этом большого греха.

Иные миряне отсылали пожертвования только аббату и приору, видимо полагая, что их молитвы доходчивее молений простых братьев. Потому-то и случилось так, что некий рыцарь с юга Шропшира, который и слыхом не слыхивал о том, что Хериберта вызвали в Лондон и, возможно, сместят, послал в подарок аббату превосходную упитанную куропатку. Дар, предназначавшийся аббату, естественно, оказался в аббатских покоях; приор Роберт с удовольствием принял подношение и велел отнести на кухню и приготовить дичь на обед.