– Это, наверное, по его настоянию вас крестили? Ваши родители были церковными людьми?

– Нет, крестили тогда всех. Скорее, просто по обычаю. Хотя, думаю, и дедушка, и дядя настояли, чтобы меня крестили. Вопрос этот обычно решается семьей коллегиально, это ясно.

– 1969 год?

–Да, 69-й. Я даже видел эту запись в тетрадке: крещен, младенец трех месяцев. Как я теперь знаю, меня крестили 3 августа.

– Отец Агафангел, я знаю, что у вас была хипповская юность… Есть ли логика в движении от хиппи к монашеству? Ведь что хочет хиппи от жизни? Хочет свободы, желательно абсолютной. А монах? Он обрекает себя на несвободу послушания, на дисциплину поста и молитвы. Получается, что это противоположные чаяния. Или все-таки нет?

– На самом деле никакого противоречия здесь нет. Миропонимание наших отечественных хиппи (а советские хиппи – это все-таки уникальное явление), действительно, было основано на желании свободы, желании какого-то противостояния тому жесткому порядку вещей, который характерен для авторитарного государства. Политический уклад здесь не так важен: мы видим, что капиталистический строй может быть не менее жестким, чем коммунистический. Но если изнутри посмотреть на субкультуру хиппи, то мы увидим, что у них при всей этой свободе сразу четко видны отличительные знаки «свой-чужой». Твой прикид – фенечки там всякие, клёшики, хаера и прочее – сразу дает окружающим понять, что ты не панк, не металлист, а именно «волосатый». То есть мы видим, что при всей свободе какие-то моменты внутри системы все равно регламентируются. Может быть, конечно, неосознанно, но довольно четко. Те же выражения, которые используются в разговоре, тот же хипповский сленг – их не спутаешь ни с какими другими. Человек, стремясь к полной свободе, все равно воспринимает какую-то форму поведения.

Поэтому монашество – это та же внутренняя свобода, и она выражается в избрании какой-то определенной формы жизни, в определенном отношении к миру. Тут мы видим ту же самую отличную одежду, свои традиции, установки, которые характерны для монашества. Все это, разумеется, избирается человеком совершенно добровольно, по его внутреннему желанию, стремлению именно таким образом приблизиться к Богу.

– Но монах же не ищет свободы? Он ищет чего-то другого. Служения Богу.

– Я думаю, что монахи наиболее свободные люди. Само слово «монах» возникло от греческого «монос» – «один». Скажем, человека семейного связывает ответственность за членов своей семьи. Или человека, который трудится на какой-то важной работе, связывают должностные, служебные отношения и иные вещи. Наиболее свободен из всех как раз монах, потому что он тот, кто решился не иметь ничего. Когда мы говорим о какой-то уставной стороне монашества – службы, посты, молитвенное правило – может показаться со стороны, что это ужасное закабаление. Но если это избирается человеком добровольно, то как это может быть связывающим элементом?

Потом еще, мне кажется, монашество, даже если взять исторически, всегда было бунтарским элементом. Именно из-за протеста против «бытового», «широко разлившегося» христианства и появилось монашество. Когда закончилось мученичество, появилось монашество – это исторический факт… Оно было таким экстремальным христианством. Люди, видя, что христианство распространилось повсюду, даже сделалось модным, стали уходить в пустыни, в горы, желая максимального приближения ко Христу именно в этом самоограничении.

Я всегда против того, чтобы говорить о себе как о бывшем хиппи. Да, фенечки, клёши остались в прошлом, но отношение к жизни – оно ведь не поменялось, и понимание мира – оно осталось прежним. И хотя мне сейчас пятый десяток и вроде пора уже давно стать политически грамотным человеком, мне все равно кажется неприемлемым любое подавление другого, лишение его права выбора, лишение его внутренней свободы. Поэтому я всегда протестовал против использования административного ресурса в миссионерской деятельности.