Олимпия и Малютка обе были в розовом. Мачехе пришлось уступить ребенку, хотевшему отпраздновать таким образом приезд любимого отца; к тому же страстью Малютки было подражать нарядам Олимпии так же тщательно, как ее сестры старались отойти от этого. Вот и теперь Натали явилась предпоследней в небесно-голубом наряде; она была необычайно хороша собой и столь же меланхолична. Последней пришла Эвелина, в платье из фуляра, затканном цветами и украшенном переливающимися лентами. У нее изобилие и фантазия не исключали вкуса; она была ослепительно нарядна, и в то же время казалось, что она нисколько об этом не заботилась.

Ее туалет поразил Тьерре. «Всегда ли она такова, или я играю здесь какую-то роль?» – подумал он. Получилось так, что она заняла оставшееся рядом с ним пустое место; через каких-нибудь пять минут он нашел способ показать ей своими замечаниями, как он ценит ее умение одеваться и какое удовольствие получает от ее утонченности. За столом было много и других гостей, явившихся засвидетельствовать свое почтение Дютертру по случаю его приезда. Было довольно шумно; взад и вперед сновали слуги, а просторная зала, обшитая деревянными панелями, давала сильный резонанс; хозяин заражал всех своим весельем, а Малютке вообще не сиделось на месте. Благодаря всему этому Тьерре вскоре удалось завязать со своей соседкой весьма оживленный разговор.

Сначала она с насмешкой приняла комплименты своему наряду:

– Как, сударь, вы обращаете внимание на наши тряпки? А мне говорили, что вы человек серьезный.

– Кто меня так оклеветал?

– Но вы согласны, что как только начинаешь заниматься нарядами, теряешь всякое право на серьезность!

– Ничуть! Серьезность серьезности рознь, и о нарядах можно сказать то же самое. Видеть в предмете туалета лишь его стоимость и великолепие – мелко; но уметь выбрать ткань, сочетание цветов, гармонию – искусство, и я объявляю вам, что вы настоящая художница.

– Ваше одобрение должно мне льстить; романисты обязаны разбираться в этом, чтобы создавать типы. Ну а какому характеру среди ваших персонажей вы приписали бы мой наряд? Какую душу разоблачили бы мои тряпки: причудливую или глубокую, мужественную или робкую?

– Пожалуй, в ней будет всего понемногу, пикантные контрасты и роковые загадки, за разгадку которых можно было бы отдать жизнь.

– Молчи! – шепнула Эвелина обратившейся к ней Натали. – Я слушаю признание в любви. Объяснитесь получше, – повернулась она к Тьерре, – и не заводите со мной слишком литературного разговора, я девушка деревенская. Скажите просто, что я такое, о чем я думаю.

– До этого дня вы ничего не любили.

– Неправда, я любила свою лошадь.

– Ага, вы согласны – только свою лошадь?

– О, моих родителей, мою семью – это естественно…

– А больше всего вы любите самое себя?

– Но вы, кажется, оскорбляете меня, а я предпочитаю комплименты, предупреждаю вас.

– Я вам их делать не буду. У вас может быть ужасная душа, отвратительный характер!

– Ты называешь это признанием в любви? – спросила Эвелину внимательно слушавшая их разговор Натали.

Эвелина расхохоталась и посмотрела Тьерре прямо в глаза.

– А я вас нахожу очаровательным; пожалуйста, продолжайте.

– Это вас забавляет? Так и должно быть. Вы знаете, что можете заставить людей страдать, и настрадаются они из-за вас немало.

– Кто же именно? Люди, достаточно безумные, чтобы полюбить меня?

– Или сказать вам об этом, – многозначительно улыбнувшись, ответил Тьерре.

– Признайся, улыбка у него хороша, – шепнула Эвелина Натали, в то время как Тьерре отвечал своему соседу слева.