– У вас был опыт знакомства с такой тюрьмой? – спросил я.

 – Почему вы так решили? – спросила дама, глубоко затянувшись сигаретой.

 – Просто предположил.

Она затушила сигарету и тут же потянулась за следующей:

 – Я знаю, через две минуты они включат табло «Не курить», но, пролетая над этим местом, я просто не могу не закурить. Это как павловский условный рефлекс.

 – И когда же вы вырвались на свободу?

 – Тринадцатого августа 1961 года. За несколько часов до того, как они закрыли все границы и начали строить этот «Антифашистский оборонительный вал», который вы видите внизу.

 – Как вы узнали, что надо уезжать?

 – Вы задаете много вопросов. И у вас неплохой немецкий. Вы журналист?

 – Нет, просто человек, который задает много вопросов.

Она сделала паузу, бросив на меня вопросительный взгляд и явно раздумывая, можно ли мне доверить свою историю; и в то же время она горела желанием поделиться ею.

 – Хотите настоящую сигарету? – спросила моя соседка, заметив, что я скатываю самокрутку на крышке чемоданчика с пишущей машинкой «Оливетти».

 – Не откажусь.

 – Забавная машинка, – сказала она.

 – Подарок в дорогу.

 – От кого?

 – От моего отца.

Вечером накануне моего отъезда я договорился встретиться с отцом в его любимой «японской точке» – такой называл японский ресторан на Лексингтон-авеню, куда любил захаживать в сороковые. За ужином он опрокинул три «Сакетини» (мартини с саке), а потом попросил официанта принести ему кое-что, оставленное в гардеробе. Так я получил в подарок авторучку и новенькую красную пишущую машинку «Оливетти» – чудо современного итальянского дизайна. Я опешил от такой щедрости и был впечатлен его хорошим вкусом. Но когда я сказал ему об этом, он лишь рассмеялся:

 – Дорис – баба, с которой я сейчас живу, – это она выбирала. Сказала, что такому известному писателю, как ты, необходима крутая пишущая машинка. Знаешь, что я ей ответил? «Когда-нибудь и я прочту книгу своего сына».

Он вдруг поморщился, спохватившись, что разоткровенничался и сболтнул лишнее.

 – Должно быть, он славный человек, – сказала моя соседка, разглядывая стильный пластиковый футляр красного цвета, в котором хранилась машинка.

Я ничего не ответил. Только улыбнулся. Она это заметила:

 – Не угадала?

 – Он сложный человек.

 – И наверное, очень вас любит… только не знает, как это выразить. Отсюда и такой красивый подарок. Если вы не журналист, тогда точно писатель.

 – Так кто вам подсказал, что пора бежать из ГДР? – спросил я, быстро сменив тему.

 – Никто. Я подслушала разговор. – Она опустила голову и понизила голос: – Мой отец… он был видным партийцем в Лейпциге. И входил в группу особо доверенных лиц, которые получали информацию из Берлина, с самого верха. Мне было тридцать в то время. Замужем, детей не было, мечтала бросить мужа – функционера из правительственного ведомства, где я тоже работала. Поскольку мой отец занимал высокий пост, меня устроили на должность, которая считалась пределом мечтаний по гэдээровским стандартам: старший администратор одной из крупнейших международных гостиниц города. Каждую субботу я приходила на обед к родителям. Мы были очень близки, тем более что я была их единственным ребенком. Отец души во мне не чаял, хотя я – из-за его высокого положения в партии – никогда не выражала вслух то, что думала. Что наша страна все больше напоминает место, где ты либо с партией, либо перед тобой закрываются все двери. Я хотела путешествовать по миру. Но выехать куда-то было просто невозможно, разве что в другие, такие же серые братские социалистические государства. Конечно, я не озвучивала свои настроения родителям, убежденным коммунистам. Но вот однажды, во время субботнего обеда, я отлучилась в ванную, а возвращаясь, услышала из коридора, как отец говорит матери, что в воскресенье ей следует остаться дома и не подходить к телефону, поскольку ночью произойдут «великие перемены». У меня было такое чувство, будто земля уходит из-под ног. В последние недели и даже месяцы ходили упорные слухи, что правительство готовится наглухо закрыть границы, которые в Берлине все еще оставались условными. Я поняла, что у меня в запасе всего несколько часов и надо действовать, если я действительно хочу вырваться. Я посмотрела на часы. Было без двенадцати минут три.