С деланой суровостью Сенявин смотрел на Драйвера, с трудом сдерживая улыбку. Петрович же обернулся к Ведущему и в спину ему продолжал выстреливать:

– Тот, за рулем, – вепс, понимает по-нашему. А другой – начальник у них. Русский. Мы их гондонщиками называем. У них там, – он махнул рукой в сторону берега, – лагерь. Детский, по ходу. А они как бы вожатые. Девок берут и с ними типа рыбачат. Ну ты понял. Как будто им на земле тухло… Меня это, Саня, выбешивает. Они ведь управлять не умеют, костюмов не надевают, гондоны их на воде неустойчивые. К тому же они еще все время нетрезвые.

– Хрен с ними, Петрович! Не заморачивайся! – посоветовал Трулль.

– С ними-то хрен! Так они, прикинь, и детей с собой часто берут. Набьют в лодку человек по двадцать и мотыляются с ними вдоль берега!

– А вы куда смотрите? – спросил Трулль.

– А что ты с ними сделаешь? У них большой лагерь. Человек двадцать качков. Хозяин крутой. Менты у него на подкормке. Олег наш Виталич один раз пытался с ними стрелку забить. Но ему знающие люди объяснили: сиди на жопе ровно!

– Ладно. Вернемся на базу – позвоню одному человечку, чтобы порядок у вас навел, – пообещал Ведущий.

– Только смотри звонок не сломай. Тут тебе не столица, – вдруг будто огрызнулся карел.

Трулль на него обернулся и, солнечно улыбнувшись, возразил:

– Кончай негативить, Петрович. С этой темы мы соскочили. Давай ставить спиннинги.

– Не вопрос, – быстро ответил Драйвер и с надеждой спросил: – А может, с этой стороны теперь старенькие поставим?

– Нет, давай новые, японские попробуем: минношки.

Петрович сел за руль. Александр стал доставать из своего чемоданчика новейшие японские воблеры и прикреплять их к удилищам.

Ни Профессор, ни Митя в переговорах не участвовали. Профессор успел налить себе и осушить стакан пива. Митя сидел на противоположной скамье и неотрывно смотрел на Сенявина, следя за его движениями. И вдруг заговорил:

– Я вас внимательно слушал. А глаза закрыл, чтобы не кашлять и вам не мешать. Я, когда сел в лодку, заметил, что, когда у меня закрыты глаза, я не кашляю.

Андрей Владимирович в это время закусывал и чуть не поперхнулся соленым огурчиком. А Митя продолжал:

– Мне понравился тот портрет, который вы нарисовали. Интересно и образно. Потому что именно художественно, а не научно. Я согласен, что научно изучать живое невозможно. Потому что оно все время меняется. Или тут нужна какая-то совершенно особая наука.

Насмешливо глянув на Сокольцева, Андрей Владимирович произнес:

– Благодарю вас за ваше внимание и вашу высокую оценку.

А Митя продолжал:

– Но, как мне кажется, вы зря ввели понятие Сердца. Оно лишнее и только сбивает с толку. Я понимаю, Храм и церковь. Но Храм, если он вообще существует, не в Сердце, а в Духе заключен, которого у вас как раз и нет. Без Духа никак нельзя. Там судьба страны. Там ее главный ген, если хотите. Правильнее было бы назвать его кармой. Я помню, вам не нравится это слово. Но если вы мне позволите внести некоторые уточнения…

Митя не договорил, потому что Профессор погрозил ему пальцем и приказал:

– Вот этого ни в коем случае не следует делать! Переводите кого угодно и с каких угодно языков. А меня увольте. Договорились?

Митя закашлялся.

Когда же приступ закончился, Ведущий, снаряжая последний спиннинг, спросил у Профессора?

– Вы эту лекцию тоже студентам читали?

– Читал, – весело откликнулся Сенявин.

– И вам это…

– Да, сошло с рук, представьте себе.

– Тогда за что вас…

– Вы хотите спросить: за что меня выперли из университета? – и тут догадался Андрей Владимирович.