– Вы позволите?

Сенявин лишь коротко покосился на него и стал смотреть в сторону берега, над которым дымился туман.

– Если я вам помешал, я тут же уйду, – прибавил Александр.

Профессор слегка покачал головой и стал оглаживать бороду.

Помолчали. И Трулль сказал:

– До сих пор нахожусь под впечатлением от ваших лекций.

Сенявин отвернулся от берега и стал разглаживать черные усы, глядя на нос лодки.

– Лекции замечательные! – радостно воскликнул Александр и просиял улыбкой.

Профессор наконец обернулся к Ведущему и произнес:

– Издеваетесь?

– Подлизываюсь, – мгновенно отреагировал Трулль и подумал: «Стало клевать».

– А чем сегодня порадуете? – затем спросил Александр.

Сенявин посмотрел на него не то с укоризной, не то с удивлением.

«Теперь надо аккуратно подсечь и осторожно вываживать», – подумал Ведущий.

– Понял вас, – кивнул Саша, встал и ушел с носовой части.

Но через минуту вернулся, принеся две откупоренные пивные бутылки. Одну из них протянул Профессору. Тот брезгливо поморщился и отвернулся. Трулль же уселся рядом с Сенявиным и принялся прихлебывать из одной бутылки, другую держа в руке.

– И о чем пройдет речь?

Профессор нахмурился.

– Неужто все замечательные лекции вы вчера нам прочли и ничего новенького не осталось?

– Послушайте… молодой человек!.. – с досадой начал Сенявин. Но у Трулля в мыслях сверкнуло: «Не давай ему уйти в глубину! Держи на поверхности!» – и он радостно перебил:

– О засилье и произволе чиновников у нас часто и многие рассуждают. Но назвать это явление Гидрой! Эту Гидру описать! Сравнить наших чиновников с криминальной братвой и их правила поведения – с лагерным обиходом… Гениально, профессор!

– Да бросьте вы, – возразил Профессор, но хмуриться перестал.

– И пронзительно о пассивности нашего народа. О его, можно сказать, исторической надежде на Доброго барина, на Царя-батюшку… Зло, конечно, цинично. Но, черт побери, образно!

– Я ведь, если помните, предупредил, что намеренно буду зло говорить. Чтобы ярче была картина… – Сенявин чуть улыбнулся. А Трулль продолжал, сияя лицом:

– Особенно меня зацепили три исторических портрета, которые вы мастерски, не побоюсь этого слова, нарисовали, – Грозного, Петра и Сталина! Как они пытались вырваться из удушающих объятий нашей бюрократии и так далее, и так далее!.. Ни у кого из наших знаменитых историков я подобного не встречал. Не говоря уже о современных… якобы историков.

Последние два слова Трулль подчеркнул и с восхищением стал смотреть на Профессора. А тот будто смутился и стал оправдываться:

– Вы, конечно, несколько преувеличиваете… Но, видите ли, история аналитическая, к которой я себя отношу, – наука совсем молодая; она лишь немногим старше ядерной физики. Ее основателями я считаю прежде всего Тойнби и частично – Льва Гумилева… Потому, говорю, частично, что Лев Николаевич слишком увлекся солнечной активностью и сотворил кумира из своей…

«Теперь еще раз подсечь и можно вытаскивать», – подумал Ведущий и снова перебил Профессора:

– Понял, что вы аналитик, Андрей Владимирович. Но ваша аналитика меня как раз и смутила. Сравнить живой организм со зданием? И это здание разделить на этажи и на комнаты? Понимаю, что так вам удобнее. Но это ведь своего рода… как бы это нежнее выразить?.. типа, вивисекция… Аналитика ваша как бы препарирует, разрезает живое и расчленяет целое.

Сенявин смущаться перестал.

Трулль сидел от него справа, в обеих руках держа по бутылке. Из правой несколько раз отхлебнул. А левую чуть отставил в сторону. И эту левую откупоренную бутылку с пивом Профессор у Ведущего осторожно забрал – дескать, давайте я вам помогу, вам ведь, поди, неудобно с двумя-то бутылками.