– Шутишь?

– Ничуть.

– А я думал, у тебя в отделении одни Наполеоны лежат.

– Какое там, – Гольдман махнул рукой и двинув вперед пешку. На этот раз он играл белыми. – Мир давно изменился, Андрюша. Никто не хочет быть Наполеоном. Эльфов и гномов – этих, как грязи. И орки есть. Еще была у меня Царица кошек, недавно выписал. Бабка-кошатница, соседей терроризировала, и те психушку вызвали. Полно неврастеников, инфантильных дегенератов, просто дебилов, а вот Наполеонов нет, – с сожалением сказал Гольдман и съел Бобровского ферзя. – А вот еще случай был. Положили ко мне гражданина с манией преследования. Типичный случай: якобы за ним следили грабители, пасли его, повсюду сопровождали. Гражданин подумал, что у него паранойя и пошел в поликлинику, к психиатру. Оттуда его направили ко мне. Я его подлечил, а когда он пришел домой, оказалось, что его квартиру действительно ограбили. Всякое бывает.

– Ты это к чему рассказал? – Бобров рассеянно сделал рокировку.

– К тому, что нашим вором может быть кто угодно. Чужая душа потемки. Тебе шах.

– Скажешь, какой-то псих решил телепортироваться на Марс и собирает по банковским ячейкам деньги, чтобы построить аппарат для перемещения душ?

– Сумасшедшие люди весьма и весьма неглупы, – задумчиво сказал Гольдберг. – Ищи чудинку. Снова шах.

– Я это учту, – сказал Бобров, уводя из-под шаха черного короля, и в этот момент позвонили в дверь. – О! Суши, наконец, привезли!

– Тебе, кстати, через три хода мат.

– Да бог с ним.

– Я же говорю: ты сегодня в расстроенных чувствах.

Бобров расплатился за суши и, поставив на стол пакет, с нетерпением стал разрывать упаковку.

– Деньги спрячь, я угощаю. Оставишь колбасу в уплату долга, – предупредил он Осины возражения.

– Как скажешь. И все-таки, что ты решил? Когда свадьба?

Бобров не знал, что ответить. Сначала он должен был видеть Нинины глаза. Без них он был как слепец без собаки-поводыря, не знал, куда идти, и почему он вообще до сих пор живет в Чацке.

Завтрашний день все решит. Но для этого надо съесть суши и допить водку. И после этого лечь спать. И Гольдман все понял, потому что о свадьбе в этот вечер больше не говорил.

День, который назначил себе Бобров для счастья, полностью этому соответствовал. Прекрасный, солнечный, почти по-летнему теплый, вот каким выдался этот субботний майский день, хотя пока все спали, солнце своими ручищами-лучами словно бы вспороло гигантскую перьевую подушку. И на выкрашенное синим стекло повсюду налипли перья. Небо все было в перистых облаках, но день выдался безветренный, и все они оказались, будто приклеены.

Бобров выехал пораньше, чтобы купить Нине цветы. Пока ехал, раздумывал, стоит это делать, или поступить традиционно: просто дать Анне Афанасьевне деньги. Поездив с месяцок к Зиненкам, Бобров подумал, что злоупотребляет их гостеприимством. Либо ездить надо пореже, либо как-то это компенсировать. И он предложил Нининой матери деньги, смущаясь и бормоча:

– Извините, Анна Афанасьевна, я совсем не умею вести хозяйство. Вечно покупаю к столу что-нибудь не то. Вы уж сами.

– Жениться тебе надо, Андрюша, – ласково сказала та и проворно спрятала деньги в кошелек.

Вот с тех пор и повелось. Бобров еще не был женат на Нине, но уже фактически оказался в зятьях, потому что регулярно давал ее матери деньги.

Когда в банке начались кражи, он невольно задумался: а на что живут Зиненки? Жили они в Шепетовке, в частном доме, по меркам местных нуворишей, скромном. Скромнее не бывает. Но все равно: в доме было два этажа, да две террасы, да курятник, да сарайчик для живности всякой. Семья у Зиненок была большая: Григорий Иванович с Анной Афанасьевной и пять их дочерей: Мака, Бетси, Шурочка, Нина и Кася.