А тот принял похвалу как нечто вполне заслуженное. – Так вот, – продолжал Кайар, – когда королева скончалась, я, следуя её воле, выраженной ещё при жизни, поручил здесь присутствующему хирургу Дено произвести вскрытие её тела.

Сын покойной вскочил: – И вы это сделали? И вы осмелились?

Кайар продолжал хранить вид скорбный и достойный. – Не только тело её величества приказал я по её велению вскрыть, но и голову. Ибо королева страдала от мучительной щекотки в голове и опасалась передать какую-то неведомую болезнь своим детям. Она настаивала, хоть я и напоминал ей о том, что ничто не передаётся по наследству без воли господней.

– Докажи! – воскликнул Генрих и топнул ногой. – Иначе я ни одному слову твоему не поверю!

Тут врач и в самом деле извлёк какой-то свиток, протянул его Генриху, и юноша прочёл имя своей матери, написанное ею самой, это было несомненно. А сверху другим почерком были записаны её распоряжения, о которых рассказал врач.

– И что же вы нашли? Скорей, я хочу знать!

Теперь заговорил хирург. – В теле оказалось все так, как и предвидел господин Кайар, – уплотнение поражённого лёгкого и опухоль, которая, лопнув, явилась причиной смерти. А в голове – вот что.

Точно фокусник, чуть улыбающийся удавшемуся фокусу, он указал на стол, где лежал большой, весь исчерченный лист бумаги. Ещё за мгновение перед тем стол был пуст. Генрих склонился над листом и вздрогнул: на бумаге выступали контуры черепа, это был череп его матери. А хирург продолжал:

– Когда я распилил голову королевы…

– В моем присутствии, – торопливо вставил врач.

– Иначе череп и не удалось бы вскрыть… Итак, когда я вскрыл его, я обнаружил под черепной коробкой какие-то пузыри, наполненные водянистой жидкостью, которая, вероятно, ещё при жизни королевы разлилась по мозговой оболочке.

– Отсюда и необъяснимая щекотка, – заметил врач. Хирург толкнул его в бок и пропищал:

– Он вот объяснил! А я бы не смог. Только рисунок сделан мною. Видите, где я держу палец?

Но долговязый, хранивший торжественный вид, попросту отбросил палец своего подчинённого; тот прямо посинел от злости.

Пока врач подробно и с непоколебимой убеждённостью объяснял значение линий и точек, Генрих, хотя и слушал его, однако в то же время продолжал наблюдать за мадам Екатериной. И она сначала склонилась над чертежом, внимательно разглядывая его, хотя, наверное, видела не в первый раз. Но чем яснее становилась болезнь её милой подруги, тем больше откидывалась назад мадам Екатерина, пока снова не приняла прежнее положение в своём кресле с прямой спинкой.

– Это такой редкий случай, – заметил врач, – и настолько подозрительного свойства, что мой учитель и предшественник наверняка бы предположил здесь колдовство, я же верю только в природу да в волю божию.

Мадам Екатерина ободрительно кивнула и поглядела на сына своей подруги, – да, перед ним лицо доброй, простодушной женщины, быть может, искушённой и многоопытной, но в этой смерти она тоже ничего не понимает, она искренне встревожена загадочной немилостью судьбы. «Если б только я мог проникнуть в бездну её взгляда!.. – думает сын отравленной Жанны. – Хотя почему она непременно должна быть отравлена? Все могло произойти вполне естественным путём. В искренности врача сомневаться не приходится, как, впрочем, и в ограниченности его познаний. А пузыри под черепом у моей матери? Чем они вызваны? Ядом? Ах, если бы я мог проникнуть в бездну этого чёрного взгляда и нащупать руками, что там прячется! Я хочу знать наверняка!»