В описании молодежного ландшафта первого периода (до начала 2000-х) я уже ссылалась на проект «Глядя на Запад…», одним из самых важных результатов которого стало развитие теоретического концепта «обиженного», или «стихийного», патриотизма. Конец первого десятилетия показал, что стихийно возникшие чувства канализировались в разные формы публичности. Противоречия любви к России проявлялись на протяжении всего десятилетия: кризис доверия практически ко всем государственным структурам и их агентам и при этом высокий уровень лояльности к первому лицу (В. Путину); политический пофигизм (вялое участие в публичной политике) и готовность включаться, пусть и с прагматическими целями, в агрессивные акции политического пиара («Наши», «Молодая гвардия»); любовь к России «вообще, в целом», а затем и гордость за ее величие – и массовый отказ от региональных идентичностей (исключая столичные города и часть мегаполисов). У «нового русского/российского патриотизма» конца десятилетия множество прочтений: от политического «патриотизм нужно сделать коммерчески выгодным» до борьбы с врагами России, провозглашаемой наци-скинхедами[34].

Первое глобальное поколение начала XXI в. формируется в условиях мирового финансово-экономического кризиса и названо поколением R (рецессии). Предыдущие поколенческие имена подчеркивали появление или использование новых прогрессивных возможностей, в поколении R подчеркиваются изменения вследствие потерь. Кризис объединил молодежь разных стран и социальных позиций, наделив их мироощущение сходными переживаниями. Однако глобальное включение и унификация объективной ситуации не привели к унификации эффектов кризиса, в каждом национальном контексте исследователи фиксируют специфические реагирования. В России – это усиление коррупции, усложнение доступа к высшему образованию, значительное свертывание рынка труда высоких зарплат и статусов, что вызвало не только рост молодежной безработицы (который в Российской Федерации был менее заметен по сравнению с другими европейскими странами), но и новые стратегии реагирования, как, например, дауншифтинг. К этому моменту Россия пережила несколько серьезных экономических кризисов, включая дефолт 1998 г., комплексный социально-экономический шок, связанный с распадом СССР и крахом плановой экономики. Без сомнения, воздействие указанных факторов на общественные настроения сказывается и до сих пор[35].

Докризисное поколение было принято называть поколением стабильности, среди молодежи появились новые социальные группы. Это было молодое поколение, мечтавшее добиться сразу всего – карьеры, денег и славы. Молодежь того первого постсоветского поколения не застала пустых полок в магазинах, продуктовых талонов и «колбасных» поездов в столицу. Зато ей знакома другная проблема: как сориентироваться в имеющемся изобилии. Шопинг становится особой культурной практикой, выполняющей важные социализирующие функции, «традиционная» шопинг-культура дополняется новыми формами аутентичного потребления. Трудовые стратегии молодежи не отличались постоянством, многие юноши и девушки предпочитали откладывать начало своей трудовой деятельности до тех пор, пока не найдут достойного, на их взгляд, места. Но и те, кто устроился на работу, оставались открытыми новым предложениям, они уже не держались за место, как их родители. Исследование того времени[36] указало на очевидные поколенческие приметы: рост безработицы (официальной и скрытой) на молодежном рынке труда, платное образование, усложнение социальных лифтов, более жесткое расслоение между молодежью столичных (финансовых вампиров) и периферийных (депривированных) территорий, усиление и усложнение миграционных потоков. Другие приметы были спрятаны в повседневных практиках проживания, в особенностях жизненных стратегий и карьер, в формировании новых идеалов и ценностей, в определении новых смыслов жизни и представлений о жизненном успехе.