– А вы сами-то молчуна видели? – резко оборвал он словоохотливого напарника.

Тот споткнулся на начатой фразе и обиженно замолчал.

– Сам не видал – не положено. Сферы открывать нельзя: молчун помрет сразу. Ему наша атмосфера вредная. У них там свой воздух внутри. Они ж мутанты, дышат специальной смесью.

– А если молчун заболеет или умрет?

– Так сфера сама все и определит. Если чего случись, она себе тихонько в дальний отсек и поползет. А там или вылечит молчуна, или нет. Потом их забирают.

– Кто?

– Так служба специальная. Раз в месяц ездют. Привезут новых молчунов, заберут мертвых. Или отбирают живых для отдыха. Мне почем знать. Я не при делах, служба сама все делает. Мое дело молчунов кормить и перезагружать, а что там дальше творится у меня голова не болит, – снова рассердился Петрович.

Павел вздохнул. В итоге, ничего нового и полезного он не узнал. И даже не увидел молчуна. Он принял небольшую продолговатую панель из рук Петровича и стал ее изучать.

– У нас новые редко тут, – тихо прошуршал голос Андрея в шлеме, – фабрика древняя. Молчуны пашут двенадцать на двенадцать. Говорят, на других фабриках молчуны больше вкалывают. Типа, восемнадцать на шесть. Доказали, что для них это полезнее. Только там вроде они мрут быстрее, – закончил он.

– А кто говорит? – повернулся к нему Павел. Петрович зашел в санитарный отсек, и Павел решил воспользоваться этим и расспросить Андрея.

– Раз в месяц контролят нас. Главный у них за нашей фабрикой смотрит. Смотрящий, короче. И с ним толпа: врачи, биологи, охранники, еще кто-то. Мне как-то один охранник шепнул, типа, у нас тут все спокойно. А фабрика на севере – суета сплошная. Они туда сменных молчунов постоянно таскают.

– Ну-ка мне! – прикрикнул на племянника внезапно вынырнувший из – за угла Петрович. – Хватит трепаться! Это все сплетни! Я вот сдам твоего охранника за болтовню куда следует!

И Андрей сразу сжался, отодвинулся в сторону. Павел решил, что поговорит с парнем при случае, когда смотрителя рядом не будет. Еще решил быть аккуратнее в разговорах с напарником. Было ясно, что тот делу предан и перед начальством подобострастен – будет стучать.

Павел положил руку на сферу – она подрагивала, будто дышала. Ему представилось, что внутри нее, словно в синтетической утробе, гигантским эмбрионом шевелится живое существо, подключенное к системе извитой искусственной пуповиной. В безопасности и сытости. Но если у эмбриона есть надежда вырваться из утробы матери, чтобы жить, то молчун вырвется из этого механического нутра только, чтобы умереть. Павел закрыл глаза и прикусил губу. Это его восприятие, его мысли. И не стоит пытаться приписать их неизвестному созданию, которое, возможно, вообще не думает. Пассивное поглощение биомассы и контролируемое выделение отходов – это, возможно, все, на что это существо способно. К черту эмпатию, рассердился на себя Павел. Глупо испытывать сострадание к чему-то неизвестному, что в твоем сострадании, скорее всего, не нуждается. Сам ведь только недавно морщился от неуместного всенародного чувства вины перед молчунами. У них изменен геном, то есть, это даже не люди в буквальном смысле.

– Ну так ты это… Сегодня ночью уже давай, приступай к работе. В аптеке нашей есть стимуляторы, чтобы не спать, и успокоительное, чтоб спать. А то у меня иногда бессонница, чтоб ее, – проворчал Петрович. – Андрейка тебя полночи подстрахует. Молодой еще – здоровья много. Только ты с ним разговоры ненужные не разговаривай, – погрозил он пальцем, – знаем мы вас, городских. Больно умные! А горе-то все от ума. Мать вон Андрейкина от него и померла, царствие ей небесное, – Петрович размашисто перекрестился, и этот жест человека в гермошлеме показался Павлу таким смешным, что он еле удержался, чтобы не расхохотаться. Он отвернулся и подавил смех кашлем.