– Марк Эдитович, что за чертовщина творится у нас, а? – спросила она жалобно.

Главный врач помотал головой, снял очки и протер их дрожащими руками. Несколько раз он пытался заговорить, но горло перехватывало, и он выдавал невнятный хрип. Ляля налила в стакан воды и пододвинула к нему. Было слышно, как стучат зубы о стекло, когда главный врач жадными глотками осушал стакан.

– Значит так, Ляля. Я тебя знаю. У тебя шило в одном месте, и раньше мне это нравилось. Но теперь шило вытащи и спрячь до лучших времен. Не было ничего. Никакой пациентки ночью не было. Анестезиологу и медсестре вашей уже все объяснили, они молчать будут. Тебе я лично говорю – забудь, слышишь? Иначе худо будет и тебе, и мне, и остальным. Поняла?

Ляля ошеломленно таращилась на главврача. Во-первых, он никогда не позволял себе обращаться к сотрудникам на «ты». Во-вторых, никогда не был безапелляционен, во всяком случае с ней. В-третьих, никогда сам не нарушал закон и не принуждал к этому других. И уж точно не требовал делать вид, что пациент, над которым были совершены насильственные действия, не существовал. Происходило что-то немыслимое, и Лялю распирало от справедливого гнева и желания выяснить причины происходящего.

– Но Марк Эдитович! – начала она.

– Нет! Никаких вопросов и дискуссий! Ляля, хоть раз поверь мне на слово, а? – умоляюще прошептал он. И Ляля снова обомлела: Марк Эдитович никогда не умолял. Она сделала вывод – или главврач болен, или ситуация действительно из ряда вон выходящая. В любом случае, надо сначала во всем разобраться.

– Ладно, – примирительно кивнула она, – пока оставим. Вы сейчас не в состоянии.

Ляля вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Марк Эдитович сразу сдулся, будто проколотый воздушный шарик, осел в кресле и схватился рукой за грудь. И когда зазвонил телефон, он вздрогнул и лицо его перекосило от страха.

– Да? – слабо отозвался он в микрофон. Трубка недовольно забулькала.

– Поговорил. Она будет молчать. Да, будет.

Трубка снова забулькала, на этот раз тревожно и настойчиво. Глаза главного врача бешено закрутились в глазницах, рука потянула узел галстука от горла, щеки побагровели.

– А почему моя семья? Причем тут она? – слабо отозвался он. Трубка ответила коротко и жестко.

– Делайте, как считаете нужным. Но она ведущий врач! Нет, никого нет. Да, одинокая, – голос мужчины звучал все слабее. Внезапно из глаз потекли слезы. Трубка коротко рявкнула и замолчала. Марк Эдитович отшвырнул ее от себя, закрыл лицо руками и разрыдался.

Служебный электрокар плавно скользил по блестящей в свете огней мокрой дороге. Напугавший Лялю седой сидел на месте пассажира, второй, с ямочкой и родинкой, управлял машиной. Радио что-то тихо напевало, навевая дремоту на седого, и он постоянно клевал носом, упираясь подбородком в грудь. Его напарник молча таращился на дорогу. Губы его постоянно шевелились, будто он разговаривал сам с собой. На повороте машину слегка встряхнуло, и задремавший седой с силой приложился виском к стеклу. Он тут же встрепенулся, выровнялся и разразился шумной бранью.

– Бля, Костик, ты чего вообще баранкой крутишь? Ну, поставил бы пилот и отдыхал, пока едем. Что за манера, твою мать, самому рулить ночами? Надо начальству сказать, чтобы перестали закупать управляемые машины – пусть у нас, как у людей, обычные электрокары будут! Взял я тебя на обучение на свою голову!

– Петр Степаныч, ну люблю я рулить. Мне спокойнее так, – принялся оправдываться Костик. – Простите, что дернуло. Что-то там мелькнуло, может животина какая дорогу перебежала.