— Она не боится, она предвкушает, — хрипло отзывается Давид, и его плоть подрагивает от его слов.

Почему него глаза горят желтым огнем? И почему в нем так мало сейчас человека? У кровати стоит не мужчина. Кто-то иной. Кто-то очень опасный, разъяренный и возбужденный. Я медленно сглатываю. Мой кошмар продолжается и не желает меня отпускать.

— Что ты тут делаешь?

— Это моя комната, — цедит сквозь зубы. — Это я должен спросить, что ты тут делаешь?

— Я не знаю.

— Замолчи, — шипит Давид. — И в глаза не смотри.

Я покорно опускаю взгляд на его достоинство. Приказа же закрыть глаза не поступало, а сама я не в состоянии сомкнуть веки. Меня трясет, и я натягиваю на голую грудь простынь.

— Не шевелись, Аниса, — глухо рычит Давид.

Цепенею, будто его слова сковали меня ледяными цепями. Я в одной комнате с голым мужчиной, который явно не в себе, раз каждый выдох сопровождается тихим и вибрирующим рыком. Я должна бороться со страхом и без боя не дамся.

Стискиваю в пальцах простынь и решительно перекатываюсь к краю кровати, чтобы затем вскочить на ноги. Давид метнувшись ко мне голодным хищником, швыряет на кровать животом вниз, а затем придавливает своим горячим телом.

Чувствую его твердый, как камень, член между ягодиц и раскрываю рот в немом крике. Давид зарывается носом в волосы, хаотично шарится рукой по талии и бедру и рычит. Рычит, как зверюга, и от его рыка сердце сжимается в черную точку.

— Я же сказал, — его сдавленный шепот обжигает ухо, — не шевелись.

Он тяжелый, а его рука скользит по талии к ребрам, а затем дергает за волосы, запрокидывая голову:

— Я невнятно изъяснился?

От его злобного шепота растворяются барабанные перепонки и сознание покрывается черной плесенью. Он такой большой, сильный и горячий, а я под ним маленькая и беспомощная. Я его жертва и трофей, и он имеет право сделать со мной все, что ему угодно.

— У тебя невеста, Давид… — шепчу я в слабом проблеске паники.

— А то я не в курсе, — его губы в нескольких миллиметрах от моей шеи. Отпускает волосы и, резко отпрянув, откатывается к краю кровати. — Проваливай!

В слабости сползаю на пол, кутаясь в простыню, и неуклюже поднимаюсь на ноги.

— Медленно, Ани, — не мигая смотрит на меня. — И глаза опусти.

В этот раз зажмуриваюсь и зря. Путаюсь в простыне, с криком падаю, и Давид в мгновение ока оказывается рядом. Нависает надо мной, и я всхлипываю, потому что снизу на него смотреть куда страшнее. Покачивается, яички от моего взгляда подтягиваются и будто готовятся к бою.

— Прочь.

Я ползу к двери, вновь встаю и под пристальным взглядом просачиваюсь в темный коридор. Пячусь и приваливаюсь к холодной стене.

— Сдержался? — раздается в полумраке удивленный голос Амира, который облокачивается о косяк соседней двери.

— Ты мне должен сотку, — недовольно отзывается Дамир у другого проема.

— Мудаки, — в коридор с рыком выныривает Давид и направляется к Амиру, сжимая кулаки.

— Давай, — тот отталкивается от косяка плечом и делает шаг к брату, разведя руки в стороны. — Я готов, сладкий.

Пусть он в штанах, но это не особо спасает ситуацию. Под кожей перекатываются мышцы, а под тканью угадываются очертания его гениталий. Он тоже возбужден. Господи… Я вновь пячусь и замираю, когда Кирам с проникновенным шепотом накидывает на плечи плед:

— Проснулась?

Я взвизгиваю, когда Давид наносит быстрый удар по челюсти хохотнувшего Амира, которого ведет в сторону.

— Вот это другое дело, братец, — хмыкает он и в следующую секунду сам одаривает кулаком Давида по виску. — Это мне по нраву!

— Какой кошмар, — с наигранным осуждением шепчет Кирам и уводит вглубь коридора, — дикари! Фу такими быть.