Я наступила на горло собственной гордости и нашла тот самый вагонный НИИ, в который, как Леня рассказывал нам еще в Уфе, его распределили после окончания института. Но крайне нелюбезная дама из отдела кадров ответила мне, что никакого Леню Ильина она не знает и что девочка моего возраста должна ходить в школу, а не морочить голову занятым людям.

Я звонила в милицию и ходила в наше районное отделение МВД, умоляя сообщить мне, не происходило ли каких-нибудь несчастных случаев с молодым человеком по имени Леонид Ильин. Меня повсюду просто посылали, причем глядели как на какую-нибудь шалаву. В конце концов один вежливый лейтенантик, дежуривший в паспортном столе, пообещал мне узнать про все возможные происшествия в Москве и области. Он сказал, что проверит, не попал ли мой любимый в какую-нибудь беду. Я дала ему свой номер телефона и попросила звонить в любое время дня или ночи, если он что-то узнает. Через два дня мама сказала, что мне звонили из милиции и велели передать, что мой знакомый в аварии не попадал и жертвой преступления не становился. При этом мама была очень раздражена и попросила меня больше ни о каком Лене с ней не заговаривать.

Я твердо решила на следующий день все-таки поговорить с мамой о причинах такого настроения. Но разговор этот не состоялся. На следующий день от нас ушел папа.

Произошло то, чего произойти не могло! Не могло никогда! Мой мир рухнул. Папа уходил. Уходил плохо – к той самой аспирантке, которую четыре года назад трахал на моих глазах в «хозяйственной» палатке. Она, разумеется, не помолодела за это время, но возрастная дистанция между мной и ею все же сократилась. Она была старше меня уже не в два раза, как тогда, а всего лишь на двенадцать лет. А это уже совершенно другое дело. Отца уводила уже вполне сформировавшаяся, одуревшая от одиночества и недо…ба стерва, использующая последний шанс, чтоб обзавестись собственным, пусть сорокапятилетним, но уже состоявшимся и пока еще крепким мужиком. Я это чувствовала. И чувствовала, что отца понесло. Ему больше не нужна была стареющая усталая сорокалетняя жена. Не нужна и повзрослевшая, обожающая его дочь. Он решил начать новую жизнь, в которой нам не было места. И ему самому в ней тоже места не было. Это уже был совсем другой человек, незнакомый мне, чужой и безразличный.

Подходили к концу восьмидесятые, но в то время жилье в нашей стране еще не покупали и не продавали. Квартирный вопрос встал очень остро. Вынужденный совместный поиск решения проблемы окончательно убил в моих отношениях с отцом все человеческое.

Наша двухкомнатная квартира в пятиэтажке на Юго-Западе была разменена на однокомнатную в соседнем доме для отца, а нас с мамой выбросили аж в Серпухов, в старую и неухоженную однокомнатную квартиру на пятом, последнем, этаже панельной хрущевки в десяти минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Маме предложили в самом Серпухове неплохо оплачиваемую по тем временам работу, но на самом деле в экономическом плане мы просто рухнули в пропасть.

К моменту переезда я уже совершенно не узнавала в истеричном и подозрительном мужике своего отца, такого любимого и обожаемого папочку. Я не представляла себе в руках этого ставшего мне чужим человека ни гитары, ни весла. Для него существовала только эта крашеная дрянь, деньги, да еще его неизменный компаньон Славик.

К тому же среди старых друзей, годами приходивших в наш дом и евших из маминых рук, не нашлось никого, кто помог бы нам переехать, взял бы на себя заказ машины и грузчиков, за которых нам с мамой тоже пришлось платить из последних денег. Маме было очень нужно, чтобы хотя бы кто-то из старых друзей зашел к нам и сказал какие-то человеческие слова. Но никто из бравых интеллигентов-шестидесятников, обретавших еще недавно капли свободы на маминой кухне, не пришел, не предложил денег, не попросил обращаться в случае необходимости.