Мой спутник смотрел вперед, часто и немного даже поспешно поворачивая голову в мою сторону, будто все никак не мог привыкнуть или поверить в мое присутствие. Да, поверить, пожалуй, это точное определение. На его лице ясно было написано: "я не верю в то, что вижу".

Я же верила всему и без колебаний принимала любое новое наблюдение.

Когда, наконец, ощущение движения стало для меня привычным и я смогла направить внимание на что-то помимо ступней, поняла: мы вцепились друг в друга, вкладывая в этот жест одинаковый смысл. Ему, как и мне, казалось, что если он разожмет пальцы, ослабит хватку, то в следующий миг меня уже не будет. Мы держали друг друга, чтобы чужое присутствие не оказалось видением.

Ступени неожиданно кончились, и на круглой площадке в основании башни вместо пяти саркофагов было пять дверей. Все такое же серое, лишенное красок, и такое же безжизненное. Свет из единственного верхнего окна каким-то образом долетал до самого низа, так что освещение казалось одинаковым. Я взглянула наверх и только сейчас поняла, что это не особый сумеречный свет превращает все вокруг в серость. Серым все было на самом деле, и я, и мой безмолвный спутник. Стены, мраморный пол, деревянные створки дверей и даже тени – все это словно бы потеряло цвет, выцвело, но немного по-разному. И снова это наблюдение не удивило меня.

Мужчина мягко потянул меня к одной из одинаковых дверей. Видимо, я глядела на потолок слишком долго, а он по какой-то причине не хотел задерживаться снаружи. За дверью была небольшая аккуратная комнатка: кровать, письменный стол с несколькими книгами, единственный стул и… ничего больше. Напротив кровати всю стену расчертили неизвестные мне письмена. Краска, которой они были написаны, казалась такой темной посреди всей остальной серости, даже почти черной, что невольно притягивала взгляд. Такая яркая. Значит, написано что-то важное.

Насладившись вдоволь темными пятнами, я снова перевела взгляд на своего спутника. Он рассматривал меня с удивлением, и это выражение мне показалось невероятно забавным. Новое ощущение, которое тоже требовало осмысления. В ответ на какой-то неизвестный порыв мои губы сложились в улыбку.

Мы все еще держались друг за друга, и для меня это стало почти обыденностью. Мой спутник тоже коротко улыбнулся, смущенно опустил глаза и разжал пальцы. На миг я испугалась, что снова начну теряться, и крепче схватилась за холодное серое предплечье.

– Не переживай. Все хорошо.

Звук его голоса успокаивал почти так же, как успокаивала атмосфера склепа, но за него хотелось ухватиться, а не раствориться. Поэтому я медленно и осторожно разжала пальцы обеих рук, готовая в любой момент вцепиться в него снова. Сознание осталось на месте. Похоже, оно уже достаточно прочно приросло к телу, чтобы держаться в мире самостоятельно.

– Вот видишь, – сказал он в ответ на мою слабую улыбку. Указал на кровать: – Садись… пожалуйста.

Сам он опустился на стул напротив меня. Какое-то время мы молчали. Стало как будто немного темнее. Эта перемена заинтересовала меня, и я заново оглядела окружение, чтобы сравнить воспоминания.

– Ночь, – объяснил собеседник, заметив мой интерес. – Ночью мы не выходим наружу.

Под "мы" он, видимо, имел в виду нас с ним, которых стало двое с этого момента. Мысль требовала того, чтобы к ней привыкнуть, но вместо этого родился вопрос:

– Почему?

– Ночь – это их время, более тонкое. Ночью нельзя выходить за дверь. Это правило.

"Они" это, видимо, мертвые. Меня эта мысль не удивила, ведь я ничего не знаю об этом мире. Так что я приняла ее как данность. Он осторожно спросил: