Но у меня не было «позже»: мой сет начинался через пятнадцать минут. Может быть, «позже» произойдет, пока я буду стоять за вертушкой: зал внезапно заполнится прекрасными загорелыми людьми с Гоа (я вообще не представлял, где находится Гоа – может, это еще один из Балеарских островов?), приехавшими ради волн любовного экстаза. Надежда умирает последней, особенно когда ты диджей и готовишься играть пластинки перед пустым залом.

«Хитрого лиса» построили украинские эмигранты в девятнадцатом веке. Больше ста лет этот зал использовался для свадеб и профсоюзных собраний. Деревянные полы были изношены, истоптаны тысячами украинцев, которые приходили сюда, чтобы пожениться, организовать профсоюз или устроить хоровод, поздравляя себя с жизнью в этом суровом городе, где иногда находились надежда и изобилие. «Хитрый лис» был привычен к большим скоплениям людей, но я был уверен, что через несколько минут нынешний диджей и его девушка уйдут, и в зале останется всего четыре человека.

Диджей играл свою последнюю песню, поэтому я поступил согласно правилам диджейской вежливости и встал позади него с наушниками; он с важным видом кивнул и посмотрел на аппаратуру. Когда осталась минута, он повернулся ко мне, отключил наушники, пожал руку, сказал: «Рад знакомству, удачи тебе» и отошел от вертушек.

Я включил свои наушники, достал первую пластинку – Bang Bang You’re Mine группы Bang the Party, подготовил диск и постепенно убрал хаус-трек, который он играл. Я снял иголку с его пластинки и, завершая наш «менуэт», осторожно протянул ее ему. Как и ожидалось, он забрал пластинку и сбежал вместе с девушкой, скорее всего, надеясь, что хотя бы с ней ему сегодня вечером повезет.

В зале остались четыре человека: обдолбанный промоутер с дредами, его стойкий и полный надежды деловой партнер, мрачный бармен и я. Мне предстояло играть целый час – долгий, болезненный час.

Но затем, во время второго трека, в зал вошли четыре веселых человека с дредами, подбежали к промоутеру и обнялись с ним. Через несколько минут пришли еще люди. А потом еще. Минут через двадцать в «Хитром лисе» собралось уже человек тридцать – кто-то стоял по углам, но большинство танцевало под хаус. Промоутер по-прежнему играл на своем непонятном ударном инструменте, но теперь его глаза были открыты, и он бегал по танцполу, размахивая своими белыми дредами во все стороны.

К одиннадцати тридцати вечера в «Хитром лисе» собралось уже пятьдесят человек. Это на самом деле трудно назвать респектабельным кворумом для дискотеки, особенно учитывая, что зал вмещал четыреста, но все-таки народу было достаточно, чтобы мне не пришлось печально смотреть в пустоту. Кроме того, люди танцевали. Если вокруг танцуют, то диджею всегда хорошо. Я играл хаус-треки, которые вышли за последний год и стали большими хитами в танцевальном андеграунде: Break 4 Love (Raze), A Day in the Life (Black Riot), It’s Just A!!! (House Without a Home II), Follow Me (Aly-Us). То были замечательные, эйфорические синглы, вышедшие на независимых лейблах, продававшиеся только в магазинах независимой музыки и написанные странными ребятами вроде меня в маленьких студиях с драм-машинами, синтезаторами и сэмплерами. Вне Нью-Йорка об этих песнях никто не знал, но здесь они были значимыми, практически культовыми хитами.

А еще они были органичны: сделаны не большими продюсерами, которые работают на многонациональные корпорации, а такой же молодежью, которая ходит по ночным клубам. Музыкальными магазинами владели ребята, которые записывали и ставили пластинки. Одежду делали друзья ребят, записывавших пластинки. Наркотиками торговали соседи ребят, которые делали одежду и пластинки. Каждую ночь люди умирали на улицах, и Нью-Йорк в буквальном смысле сжигал себя: домовладельцы поняли, что дешевле будет оставить пустые многоквартирные дома в огне, чем платить за них налоги. И почему-то все, кому было немного за двадцать и кто жил к югу от Четырнадцатой улицы, реагировали на все это одинаково: игнорировали отчаяние и страх и шли танцевать до пяти утра.