Для понимания динамики текучести и устойчивости современности представляется весьма заманчивым осознать эволюционный смысл роли религии и искусства в историко-эволюционном процессе развития человечества: искусство выступает как овладение и расширение человечеством границ современности и как наращивание культурных практик освоения неопределенности; а религия, упаковывающая хаос в «закрытые структуры» – как особая, испытанная веками культурная практика психотерапии неопределенности, ценностная герметизация инвариантных моделей мира, духовное производство нравственных установок и традиций как стабилизаторов социального поведения человека в разных культурах [Асмолов 2012]. В этом смысле весьма эвристична идея Ю. М. Лотмана, что саморазвитие культуры осуществляется через различные механизмы выработки неопределенности [Лотман 2010]. Поэтому не случайно картина современности, принципиальная недосказанность современности досказывается, приручается и изобретается посредством мифов, метафор, таких парадоксальных произведений, как поэтические зарисовки Д. Хармса, невозможные миры М. Эшера, сюрреалистические полотна С. Дали, графика и живопись М. Шагала, философская поэтика И. Бродского. Современность то и дело заселяется различными фантомами, напоминающими намного опередившие представления о виртуальной реальности явления «призраков» в романе С. Лема «Солярис».
Ко всем этим произведениям как открытым структурам вполне приложима характеристика восприятия искусства, предложенная У. Эко:
…произведение искусства, предстающее как форма, завершенная и замкнутая в своем строго выверенном совершенстве, также является открытым, предоставляя возможность толковать себя на тысячи ладов и не утрачивая при этом своего неповторимого своеобразия. Таким образом, всякое художественное восприятие произведения является его истолкованием и исполнением, так как во всяком таком восприятии оно оживает в своей неповторимой перспективе [Эко 2004: 28].
Замечу, что современность не столько воспринимают, сколько чуют, интерпретируют и толкуют. Поэтому для ее постижения необходимы герменевтические методы исследования в стиле «толкование современности». Прообразом подобного интеллектуального стиля постижения современности является классическая работа З. Фрейда «Толкование сновидений».
Исследования многомерной природы современности, как правило, не вмещаются в прокрустово ложе идеала рациональности (М. К. Мамардашвили). Следование этому идеалу при восприятии и анализе современности зачастую приводит к тому, что современник оказывается не в ладу со временем. Личностный и когнитивный диссонанс при освоении современности состоит в том, что современник, как бы он ни пытался овладеть современностью, неизбежно не успевает за бегущим днем.
«Синдром современника» – синдром диссонанса со временем, с нелинейностью и безмерностью настоящего – вызывает эффекты, которые по своему воздействию на человека и человечество не уступают страхам перед «нелинейным будущим» [Назаретян 2015]. Среди таких эффектов назову, прежде всего, классический феномен стресса – генерализованного адаптивного синдрома, – введенный не только в научный оборот, но и в лексикон обыденного сознания канадским психофизиологом Г. Селье; а также невроз современности, описанный в классическом труде К. Хорни «Невротическая личность нашего времени» [Хорни 2008].
К эффектам современности, позволяющим совладать с вызовами сложности, неопределенности и разнообразия, относятся, на мой взгляд, и такие преадаптивные формы жизни, как смеховые и карнавальные действия (М. М. Бахтин), «игра ради игры» (А. Н. Леонтьев), «риск ради риска» (В. А. Петровский). Со всеми этими формами жизни субъекта и социума в контексте современности происходят перевертыши, как в известных двоящихся изображениях Эдгара Рубина: то, что в историко-эволюционном процессе было фоном, становится фигурой; то, что было фигурой, становится фоном. Так