Идти до озера осталось немного. От поверхности ослепительно ярко отражался солнечный свет. По берегам озеро поросло камышом, вода была такой неподвижной, что, казалось, в ней можно выкопать яму. По ее глади скользили утки, гуси и другие водоплавающие, оставляя за собой клинообразные борозды. Я вдохнул ароматный воздух и почувствовал, как плечи освобождаются от напряжения. Утром ко мне вернулось здравомыслие, и я не собирался купаться, но мысль, однако, была соблазнительной.

На нависающем над озером отвесном берегу стоял, раскинув над водой ветви, одинокий каштан. Я поднялся туда и посмотрел вниз. Место было достаточно глубоким, чтобы нырять с высоты. Но в воде в нескольких ярдах, подобно гигантской акуле, притаилась неясная тень. Подводная скала ждала, чтобы кто-нибудь неосторожный прыгнул вниз. «Этого следовало ожидать», – подумал я. Тут даже в озере скрываются ловушки.

Я опустился вниз и, привалившись спиной к стволу, смотрел на воду. Дорога сюда была утомительной, но я радовался, что не пожалел сил. Другой возможности не представится, а ноге как будто не повредило. Наложенный Матильдой бинт успел запачкаться, однако кровавых пятен не проступило, и боль тревожила не сильно – скорее походила на жжение. Из-за своего беспокойства о ране я потерял день, но ничто не помешает мне уехать завтра. А что потом?

Я не знал.

Если и была положительная сторона в моем приключении с капканом, она заключалась в том, что мой мозг отвлекся от всего остального и я думал только о ноге. Здесь мне было не до тревог о прошлом и будущем. Но это должно скоро закончиться. Я возвращался к тому, с чего начал: скрываться в чужой стране без плана, что делать дальше.

Руки дрожали, когда я полез за сигаретами, но закурить не успел – из леса выскочил спрингер-спаниель. Утки на краю озера бросились врассыпную, когда он погнался за ними. Я напрягся, ожидая, что вслед за собакой появится Арно, но вместо него увидел Греттен с ребенком. Спаниель заметил меня первым и подбежал под дерево, махая хвостом.

– Хорошая псина!

Обрадовавшись развлечению, я гладил собаку, стараясь держать ее подальше от больной ноги, на которую она норовила наступить. Греттен увидела меня и остановилась. Она была в светло-голубом платье без рукавов, подчеркивающим цвет ее волос. Поношенное, выцветшее платьишко, на голых ногах – только шлепанцы. Но и в этом наряде в любом городе на нее бы оборачивались. Греттен несла ребенка на бедре, и от этого Мишель казался ее недоразвитым сиамским близнецом. На другой руке висела самодельная сумка, а проще – связанный углами кусок выгоревшей красной материи.

– Извините, если напугал, – произнес я.

Греттен обернулась на дорожку, словно прикидывая, не вернуться ли ей назад. Затем на ее щеках появились ямочки – она улыбнулась.

– Не напугали. – Лицо у нее раскраснелось, оттого что она тащила на себе ребенка. Теперь, пристроив его поудобнее, Греттен потрясла красной сумкой и объяснила: – Мы пришли покормить уток.

– Я думал, этим занимаются только в городах.

– Мишелю нравится, и, если утки знают, что здесь их кормят, они никуда не улетают, и иногда мы можем взять одну из них.

«Взять» было, разумеется, синонимом «убить». Так Греттен щадила мои чувства. Она развязала узелок, вывалила хлеб, и птицы сразу заволновались, бешено захлопав крыльями по воде. К пронзительным крикам уток присоединился собачий лай – спаниель бегал и прыгал на берегу.

– Лулу, ко мне, девочка!

Она бросила собаке камень, и та помчалась за ним. А Греттен поднялась ко мне и села рядом, усадив ребенка рядом с собой. Мишель нашел веточку и принялся с ней играть.